64 Серапион — киево-печерский монах. С 1274 г. — епископ Владимирский, Суздальский и Нижегородский. Умер 12 июля 1275 г. «…В народе вплоть до XIX в. ему поклонялись как одному из заступников в тяжелых житейских обстоятельствах». Его перу принадлежат не менее пяти «Слов». Первое датируется приблизительно 1230 г., остальные — последними двумя-тремя годами жизни автора. Правда, впоследствии, в результате переписывания, произошло некоторое наложение текстов (см.: БЛДР. Т. 5. СПб., 2000. С. 518–519). В настоящих приложениях публикуется выдержка из так называемого 4- го «Поучения».
65 Серапион жил в переломное для русского общества время. Русь была разгромлена и покорена монголо-татарами. По языческим представлениям, постигшие бедствия означали потерю удачи, счастья, покровительства внешних сил. Более того, став данниками, «рабами татар», русские таковыми должны были оставаться и в загробном мире. Это, с точки зрения язычников, грозило гибелью живой душе рода. Поскольку же перспектива освобождения от ига в первые сто с лишком лет представлялась весьма призрачной, общество, помимо прочего, нуждалось в психологическом приспособлении к обстоятельствам. И здесь панацеей выступало христианство с его принципами покорности судьбе и власти, от кого бы последняя ни исходила. Христианское сознание, и это наглядно проявляется в произведениях Серапиона, воспринимало происходящее как Божью кару за грехи, прежде всего — за то, что «не обратихомося к Господу…» (Слова и поучения Серапиона Владимирского. С. 376–378 и др.). Оставался один выход — обратиться к Господу, а Он воздаст должное, если не в «этой» жизни, так в «вечной». Это наполняло безрадостное существование смыслом, помогало выжить. Таким образом, создавались благоприятные условия для укрепления в народе христианской веры (См.:
ПРИЛОЖЕНИЕ III
ВИЗАНТИЙСКИЕ И ЗАПАДНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА VI–VIII ВЕКОВ О ЯЗЫЧЕСТВЕ ДРЕВНИХ СЛАВЯН
Языческие воззрения славян давно стали объектом пристального внимания исследователей. Особенно повезло, в плане обращения к данной теме, сведениям латиноязычных авторов XI — начала XIII века, посвященным полабско-балтийским славянам, данным «Повести временных лет» и свидетельствам Льва Диакона о русах. Гораздо в меньшей степени для изучения языческих представлений древних славян анализировались известия византийских и латиноязычных авторов VI–VIII веков. Чаще всего обращалось внимание на информацию Прокопия Кессарийского в его «Истории войн»:
«Ибо они считают, что один из богов — создатель молнии — именно он есть единый владыка всего, и ему приносят в жертву быков и всяких жертвенных животных. Предопределения же они не знают и вообще не признают, что оно имеет какое-то значение, по крайней мере в отношении людей, но когда смерть уже у них в ногах, охвачены ли они болезнью или выступают на войну, они дают обет, если избегнут ее, сейчас же совершить богу жертву за свою жизнь; а избежав (смерти), жертвуют, что пообещали, и думают, что этой-то жертвой купили себе спасение. Однако почитают они и реки, и нимф, и некоторые другие божества и приносят жертвы также и им всем, и при этих-то жертвах совершают гадания» {1}.
Между тем, помимо известий Прокопия, в источниках VI–VIII веков содержится пусть и скудная, но достаточно ценная информация, отражающая состояние язычества на стадии существования единой славянской общности.
Отношение к славянам в христианском мире — это, прежде всего, отношение христиан к язычникам. Данным обстоятельством, а также военным противостоянием и бытовыми различиями определялись те хлесткие эпитеты, на которые не скупились христианские авторы в отношении славян, закрепляя уже сложившиеся стереотипы их восприятия, с одной стороны, и формируя новые — с другой.
Византийские источники, характеризующие склавинов и антов, создают у читателя образ сильного, смелого, жестокого и многочисленного врага («силой и смелостью… превосходившие воевавших когда-либо против них»{2}, свирепые племена{3} , «полчища славян»{4}, «толпы варваров»{5}, «неисчислимое племя»{6}). Иногда для усиления эффекта проводятся параллели с животным миром, от неопределенного «звери» («эти звери», «звериное племя славян»{7}) до конкретного «волки» («волки-славяне», «любящие разбой волки»{8}). Было бы заманчиво в определении «волки» усмотреть указание на тотемное животное. Однако это, скорее всего, поэтическая аллегория. Сравнение варваров с животным миром характерно для византийской литературы и рассматриваемого, и более позднего периодов{9}. Перед нами традиционный образ варвара — свирепого звероподобного, лживого{10} (интересно, что «варвары», в свою очередь, лживыми (льстивыми) считали византийцев) и безрассудного, в безумии своем напоминающем зверя{11}. Это понятно: для византийца язычник — не вполне человек, а любой невизантиец в той или иной степени — варвар. В этом плане характерно название проповеди Феодора Синкела «О безумном нападении безбожных аваров и персов на богохранимый Град и об их позорном отступлении благодаря человеколюбию Бога и Богородицы», из которого следует, что «человек» для автора — синоним христианина, в данной случае, византийца{12}.
Вместе с тем, византийская традиция, равно как и античная, отличала «северных варваров» (ведущих оседлый образ жизни) от «южных» (кочевников). Для характеристики последних особо применяется слово «мерзкий»: «богомерзкий хаган» (аварский){13} «мерзкий народ»{14} и т. п. Типичное восприятие оседлым населением кочевников проявлялось и в том, что последних зачастую считали людьми «лишь в том смысле», что они обнаруживали «подобие человеческой речи»{15} .
«Северные варвары» были византийцам гораздо ближе. Нередко по отношению к ним, наряду с неприязнью и чувством превосходства, проскальзывало уважение и даже идеализация. Не стали исключением из этого правила и славяне. Им приписывались простодушие и неиспорченность цивилизацией, а стереотипному образу безобразного варвара-кочевника противопоставлялся образ красивого, высокого варвара-славянина{16}. И хотя «образ жизни» славян «грубый и неприхотливый», как и у кочевников, в отличие от последних {17} «они менее всего коварны и злокозненны»{18} .
Образно выражаясь, с точки зрения византийских авторов славяне й другие северные варвары — звероподобные люди, тогда как варвары-кочевники — «звери» (либо порождения «нечистых духов») с отдельными человеческими чертами{19}.
Языческие представления и культовые действа славян, как правило, ускользали из поля зрения
