воду.
Тогда раздалась команда:
– Все на лед!
Сразу же после того как последним сошел капитан, высоко поднялась корма. С грохотом покатился отвязанный груз, и все заволокло густым дымом.
Когда дым рассеялся, «Челюскина» уже не было.
* * *
…Небольшая площадка льда. Десять парусиновых палаток и барак, отепляемые камельками. Вместо стекол в крошечные окна вставлены бутылки. Кухня, пекарня.
Это лагерь Шмидта.
Быстро, с подлинно большевистской организованностью, люди построили и оборудовали свой поселок и тут же приступили к производству научных наблюдений. В свободное от работы время в лагере занимались кружки, был даже прочитан ряд лекций по диалектическому материализму.
Случалось, что ночью, разбуженные треском надвигающихся ледяных валов, челюскинцы срочно спасали свое имущество, продовольственные запасы, горючее. Ничто не могло нарушить строгого жизненного распорядка группы мужественных советских людей.
Вся страна была взволнована сообщением о гибели парохода, тем, что сто четыре советских человека стали пленниками сурового северного моря.
Немедленно была организована помощь участникам экспедиции.
По инициативе И. В. Сталина была создана специальная Правительственная комиссия, возглавляемая В. В. Куйбышевым.
Решающую роль в спасательных операциях призваны были сыграть самолеты.
В капиталистических странах не верили, что наши летчики в тяжелых зимних условиях смогут пролететь по неизведанным маршрутам и спасти людей. Иностранные газеты писали, что если даже часть самолетов дойдет до Чукотского полуострова, то все равно сесть на лед беспокойного Чукотского моря они не смогут.
А в это время дружный советский коллектив работал день и ночь, подготовляя площадку для приема самолетов.
Мой самолет был оборудован специально для полетов в зимних условиях, и у меня появилось непреодолимое желание принять участие в спасении людей. Я написал заявление начальнику Московского управления гражданского воздушного флота с просьбой направить меня на Чукотский полуостров.
Через несколько дней вызывает меня начальник и говорит:
– Я прочитал ваше заявление. Вы хотите спасать челюскинцев?
– Да.
– Сколько вам лет?
– Тридцать четыре.
– Поживите до сорока, а потом полетите.
Я промолчал. Начальник прошелся по кабинету, потом резко повернулся ко мне и спросил:
– Сколько человек сидит на льдине?
– Сто четыре.
– А когда вы прилетите туда, будет сто шесть. Сломаете там самолет, вас еще спасать придется. Ну, все.
«Нет, - подумал и, - это еще не все!» И обратился в «Правду» с просьбой помочь мне.
В ожидании ответа на мое письмо пошел на врачебную комиссию. Чувствовал я себя хорошо, только боялся, как бы не заставили приседать. У меня плохо гнулась правая нога, ушибленная на Байкале. А вдруг забракуют?
Врачи ознакомились с историей моей болезни после аварии на Байкале. Когда они узнали, что я получил сильную травму головы, то целый день таскали меня по кабинетам. Потом показали академику и даже профессора-психиатра пригласили. Наконец, главный врач больницы вручил мне запечатанный пакет; через всю Москву я вез свою судьбу. Ужасно волновался.
Начальник санитарной части Аэрофлота прочел заключение сначала про себя, а потом вслух: «Летчика Водопьянова к полетам допустить без всякого ограничения». Я крепко пожал ему руку и помчался домой. Радости не было конца.
* * *
Вскоре меня вызвали в Кремль.
Когда я вошел в кабинет Куйбышева, Валериан Владимирович поднялся мне навстречу. Его глаза глядели приветливо, и лицо озарялось доброй улыбкой.
Я четко, по-военному, отрапортовал:
– Пилот гражданской авиации Водопьянов!
– Знаю, знаю, - кивнул Куйбышев. Затем, пристально посмотрев на меня, спросил:
– Ваша машина готова?
– Готова, – ответил я и добавил:-Надеюсь ваше задание выполнить.
– Покажите, какой вы себе наметили маршрут.
Мы подошли к большой географической карте.
– Из Москвы до Николаевска-на-Амуре я полечу по оборудованной трассе, - стал докладывать я.- Дальше возьму курс на Охотск, бухту Ногаево, Гижигу, Каменское, Анадырь, Ванкарем, а из Ванкарема на льдину.
– Кто-нибудь летал зимой по этой трассе – из Николаевска на Чукотку?-спросил Куйбышев.
– Нет, - ответил я и тут же коротко рассказал, как в прошлом году я должен был пролететь вдоль Охотского побережья на Камчатку, но потерпел серьезную аварию на Байкале.
– Сейчас я надеюсь успешно повторить этот маршрут. И моя машина вполне приспособлена для этого, - подчеркнул я.
Куйбышев задумался, глядя на карту, а затем неожиданно спросил:
– А сколько у вас было аварий?
– Четыре.
– Четыре? А вот посмотрите, что здесь пишут о вас. Взяв со стола мою характеристику, Валериан Владимирович прочитал:
– «Имеет семь аварий». А вы говорите – четыре!
Я почувствовал, как во мне все оборвалось. Кровь бросилась в лицо. Неужели Валериан Владимирович подумал, что я сказал ему неправду! Торопясь, начал разъяснять неточность этой записи:
– Настоящих аварий у меня было всего четыре, а поломок много больше – около десяти. Но нельзя поломку считать аварией!
Валериан Владимирович внимательно слушал мои объяснения, а я продолжал говорить, все больше волнуясь, так как чувствовал, что судьба моего полета держится на волоске.
– Понимаете, товарищ Куйбышев. Ну, допустим, сломалось колесо… Я меняю его и лечу дальше. Это у нас называется «поломка».
Куйбышев улыбнулся и после короткого раздумья спросил:
– Достаточно ли серьезно вы все взвесили? Ведь это полет в Арктику! Он значительно сложнее, чем полет на Камчатку.
– Я все учел, товарищ Куйбышев.
– Ну, хорошо!-сказал Куйбышев, - приходите ко мне завтра за ответом.
На другой день я снова стоял в том же кабинете у географической карты, но на этот раз маршрут намечал Валериан Владимирович.
– Вы полетите, - сказал он, - не из Москвы, а из Хабаровска. До Хабаровска поедете экспрессом. Немедленно разберите свой самолет и погрузите его на платформу.
