— Откуда ты знаешь?
— Муравьи…
Огромный муравейник под слоновым деревом, обычно покрытый тысячами шевелящихся насекомых, точно живым покрывалом, сейчас был почти пуст. Если приглядеться, можно было различить, как муравьи суетливо изнутри затыкали глиной ведущие наружу ходы.
— Они чуют большую воду, — пояснил старик. — Ты же не можешь уйти в свою нору и закрыться там, белый человек?
— У нас есть припасы. Зерно в кувшинах. Масло. Что еще нужно?
— В большой дождь, — сказал старик, — в этих лесах оживает зло. Дагор позовет его, и оно придет сюда.
— С Божьей помощью, — отец Игнасио сжал в руке четки, — мы устоим.
Он читал записи здешних миссионеров, запертых непогодой среди гниющих стен миссии, когда зеленая мохнатая плесень пожирает все — от постельного белья до требника. Ничего, говорил он себе, это просто дождь, всего-навсего дождь.
Он услышал его ранним утром — тысячи крохотных ножек, шорох по тростниковой крыше, стук по пальмовым листьям. И, несмотря на этот стук, вокруг царила странная тишина. Сначала он даже не понял, в чем дело, потом сообразил — смолкли пилы и молотки мириадов насекомых, из ночи в ночь сверлившие ему череп…
Он проглотил свой кофе (маленькая слабость, от которой так трудно отказаться) и взялся за лопату. Нужно отвести воду от часовни, подумал он. И от хижин. И от госпиталя. Проклятые язычники, дезертировали и бросили его один на один с демоном…
Нет, все-таки осталась одна птица. До чего же странно она кричит. Будто плачет. Или нет?
Он осторожно вертел головой, пытаясь определить, откуда исходит голос. Потом распрямил ноющую спину и шагнул в часовню.
Она распласталась по полу и впрямь как большая птица или летучая мышь. Черное одеяние по подолу заляпано красной глиной, плечи трясутся.
— Мэри, — сказал он тихонько, — Мэри, дитя мое!
Она вскочила, обратив к нему бледное заплаканное лицо. Пальцы перебирают четки.
— Отец мой… — она всхлипнула, — я хочу исповедаться.
— Я к твоим услугам, дочь моя. — Он вздохнул. — Но может, ты просто… по-человечески… Так в чем дело?
Внезапно она бросилась ему на шею, охватив ее руками, и вновь отчаянно зарыдала.
— Он даже не смотрит на меня!
Если она больше не невеста Бога, то кто возьмет ее теперь? — вспомнил он. А вслух сказал:
— Молодой Глан?
— Да. Он все время рассказывает мне, как она красива, эта его Элейна, какого она хорошего воспитания, швейцарский пансион и все такое, и умеет держаться, и…
Сестра Мэри, подумал он, нехороша собой, да и чему тут удивляться — подкидыш, должно быть, прачка или служанка из господского дома принесла ее под двери приюта, бедное заблудшее создание… Похоже, в ней проснулась кровь заблудшей матери, и как не вовремя! Впрочем, это всегда бывает не вовремя!
— Я уже говорил тебе, он, конечно, никакой не Глан, — медленно и неторопливо сказал отец Игнасио. — Насколько я помню, так звали героя романа — модного, — его бросила возлюбленная, и он разочаровался в людях и удалился от мира…
— Ну и что? — пылко сказала Мэри. — Какая разница!
— Когда человек называет себя другим именем, это должно что-то означать. В данном случае это означает, что он отрекся от своей прежней жизни и теперь посвятил себя страданию, так?
— Ну да… — Она прижала руки к груди.
— Нет. Он просто больше не способен любить женщину. Дагор убивает мужское начало. Остальное — ложь. Та или иная.
— А что же правда?
— Не знаю. — Отец Игнасио покачал головой. — Возможно, он просто хочет, чтобы его оставили в покое. Страсти внешнего мира не доходят до него.
— Тогда, — Мэри отчаянно вцепилась в его рукав, — я не верю, что не может быть способа… должен быть…
— Ну так молись, чтобы Господь указал его, — сурово сказал отец Игнасио, — и не забивай себе голову дурными страстями.
Она виновато потупилась.
— Это все дождь, — сказала она наконец, — от него трудно дышать…
— Да, — согласился он, — это все дождь.
— Он уже может ходить, белый господин.
Старик черным пальцем указал на молодого Глана, который деловито забивал в липкую землю покосившиеся колья ограды.
— Я пытался расспросить его, зачем он шел сюда, — задумчиво проговорил отец Игнасио, — но он не говорит.
— Возможно, дагор не хочет… Они теперь — одно. Он больше не человек, этот белый. Дай ему уйти.
Мэри, подумал отец Игнасио. И черный тут же сказал:
— И для девушки так будет лучше. Ты чужой тут. Ты не знаешь эти места. Там, дальше, болота. Знаешь, кто там живет?
— Крокодилы, — пожал плечами отец Игнасио, — что с того… Я видел крокодилов.
— Иногда, — очень тихо сказал старик, — оттуда, с болот, дует желтый ветер. И тогда люди в деревнях начинают болеть лихорадкой…
— Ну да… — согласился он.
— И однажды желтый ветер касается их разума. Мягко, нежно… Тогда они встают со своих циновок и уходят. Они идут и бросаются в болото. Тонут там. Но потом, несколько дней спустя, они восстают из воды. С тех пор они уже не люди.
— Никогда про такое не слышал.
— У них белые глаза, — веско припечатал старик.
Магия смерти, подумал он. Магия падали.
— Их можно вызвать. Наши нгомбо это умеют.
— Ваши нгомбо — язычники. И поклоняются демонам.
— Да, — легко согласился старик, — и очень страшным демонам. Очень могущественным. Только…
— Да?..
— Никто из них никогда не будет поклоняться дагору. Если человек с дагором приходит в деревню, наши нгомбо его не изгоняют. Они велят людям покинуть деревню. И уходят сами.
— А что потом бывает с теми, кто носит дагора?
— Рано или поздно, — сказал старик, — они тоже уходят. Дагор уводит их. Он знает одно такое место.
— Какое?
— Никто не знает. Только дагор. Этот, ваш белый; тоже шел туда. Запретное место.
— Их гнездо? — спросил отец Игнасио. — Их дом?
— Никто не знает. Только дагор.
— Откуда они вообще берутся? Как человек принимает в себя дагора?
— А ты не знаешь, белый человек?
— Нет, — покачал головой отец Игнасио.
