срока.
Горн кивнул, давая понять, что готов совладать с собой и обдумать любые доводы. Он бросил на монаха взгляд, полный уважения и надежды:
– Я не могу спорить: ты мудрец. Ты можешь видеть то, чего я не вижу. Поэтому ты здесь, поэтому я искал тебя. Сейчас мы летим на Фанкор. Там мой дом, моя прежняя жизнь… Точнее, там они были. Посмотришь сам, Хонтеан, нужно ли мне спешить!
Глава 2
– Через сорок минут возвращаемся в наше пространство. Через двенадцать часов полета будем дома, – сообщил Латорон.
Горн «смахнул» со стола голограмму доски и голографические фигуры и прервал шахматную партию с Мозгом каюты.
– Нас и в самом деле никто не преследовал? – настороженно спросил он.
– Нет, ваше высочество! Как это ни странно, нам повезло!
Юноша слегка улыбнулся. Глаза его одновременно сверкнули и радостью, и опасением радоваться преждевременно.
– «Везение» заключено в одной из кают этого корабля, Латорон, – многозначительно произнес принц.
– Вы про монаха? – Богатырь шумно вздохнул и отыскал взглядом глаза юноши, чтобы показать, насколько серьезно сейчас настроен: – Мне все же кажется, ваше высочество, что вы сильно преувеличиваете возможности этого отшельника!
– Нет, Латорон! – Принц импульсивно вскочил на ноги и заметался по каюте из угла в угол, размышляя вслух: – Ты не можешь знать… Ты не допущен к архивам… Я читал про них! Настоящий Жрец Времени способен направить удачу туда, куда ему вздумается! Если он пожелает, все события начнут развиваться должным образом! Все окружающее – живое и неживое – придет на помощь! Напомнят о себе самые редкие явления природы, совпадут тысячи незначащих и важных моментов, проснутся интересы людей, от которых что-то зависит… Ты даже не представляешь, Латорон, насколько велика сила Изгнанных!
– Возможно, но мне не нравится ваш восторг, ваше высочество! Если принятый на борт вашего корабля монах на самом деле всесилен, то кто вам сказал, что он – оружие в нашем арсенале, а не бомба с часовым механизмом? Где гарантии, что этот отшельник, не признающий над собой высшей власти, отплатит вам верностью? Задумайтесь: разве так должен вести себя человек, который только что лишился сообщества, долгие годы служившего ему семьей, который в один момент потерял и дом и имущество? Чем можно объяснить проявленное этим типом хладнокровие, более того – равнодушие? Я думаю: отсутствием души, вот чем! И, если этот монах ни во что не ставил тех, с кем десятилетиями делил кусок хлеба, с кем сообща боролся за жизнь и беседовал о смысле бытия, кого понимал сам и кто понимал его, – но почему вы думаете, что одним лишь красивым жестом сумеете заработать его искреннюю признательность? Какие у вас причины рассчитывать на его ответное благородство?
Богатырь ораторствовал напрасно – юноша даже не прислушивался к его словам. Теперь, когда принц наконец приблизился вплотную к еще совсем недавно призрачной для него цели, сомнения телохранителя смягчались в его сознании, блекли и сглаживались, после чего уверенно отправлялись в отсек памяти «очередные проявления излишней заботы».
– Но мне-то ты все-таки веришь? – отметая из монолога Латорона все, кроме положительных для себя моментов, спросил Горн.
– Если честно, – пробурчал телохранитель, – не верю! Верить не мое дело. Моя работа – оберегать вас от опасности. Я обязан думать и действовать, а не надеяться на чудо, которое само сделает мою работу. Я знаю, что вы поступили необдуманно, пойдя против закона и очернив себя в глазах Хамовников Провидения. Но я не знаю, стоило ли так поступить. Думаю, что не стоило: вы еще так молоды, а заработали серьезных и очень могущественных врагов!
Принц опять усмехнулся, на этот раз в связи с напоминанием о его храбрости. Восприняв последние слова как комплимент, он подошел к офицеру и дружески сжал его за плечи, показывая, что на самом деле забота богатыря никогда не оставалась им незамеченной.
– Где он сейчас? – словно только теперь вспомнив о госте, спросил юноша.
Латорон тяжело выдохнул, понимая, что никакие доводы не помогут образумить горячего повелителя. Он пожал широкими плечами:
– Где же ему быть? У себя в каюте. Под охраной.
– Что делает?
– Я бы сказал, думает, если, конечно, можно думать, сидя сорок часов в одной позе…
– Медитирует, – сообразил принц.
– Мозг каюты утверждает, что зрительные нервы монаха все время активны. В медитации, которую знаем мы с вами, зрение отключается. Склонен доверять Мозгу – раз компьютер так говорит, значит, монах думает.
– О чем же он может столько думать?
Латорон едва не выдал в грубой форме, что он предполагает о мыслях этого исчадия ада, но вовремя остановился, повинуясь взмаху руки принца, – юноша спросил просто так, не интересуясь ни правдой, ни точкой зрения своего офицера.
– За нами нет погони, Латорон, – подытожил Горн. – Жрец Времени здесь, на моем корабле… Пока все идет хорошо. Скоро Фанкор. Там примем окончательное решение… Пусть монах явится на капитанский мостик за четыре часа до прибытия. Я хочу, чтобы он не пропустил ни одного взгляда или слова, обращенных в мою сторону фанкорскими службами, пограничниками, придворными, министрами или родней. Я хочу, чтобы он сказал мне, как поступить и не ошибиться в решении только потому, что чего-то не увидел и не услышал…
Достаточно скучный по своей сути дальний космический перелет при приближении корабля к населенным системам привнес в жизнь экипажа и пассажиров струю свежего воздуха. Казалось, остановившееся на время полета время вновь ускорилось, возвращаясь к своему прежнему неудержимому ритму.
Приблизительно за четыре часа до посадки на планете-столице Королевства Веридор на капитанском мостике собрались три главных действующих лица: юный принц, отшельник-философ и офицер королевской гвардии.
Мостик представлял собой полукруглый балкон из прозрачного пластика, зависший в центре обзорной комнаты-шара, на стены которой проецировалась панорама космического пространства с разных сторон галеона. Понять, что здесь было реальным, а что внушаемым, не представлялось возможным: балкон вполне мог оказаться частью огороженного перилами пола, а шар – качественной голографической проекцией. Однако иллюзия заброшенной в космос одинокой стеклянной площадки, как и планировали конструкторы, казалась безукоризненной.
На некотором расстоянии от перил располагался длинный полукруглый прозрачный экран, перед которым в подвижных креслах-роботах восседали капитан галеона и два его помощника-штурмана. Вокруг каждого из них в воздухе возникали голографические таблицы, графики, карты, наборы кнопок. Пилоты внимательно следили за изменениями данных или делали вид, что следят (основную работу, как обычно, выполнял Мозг лайнера).
Принц, монах и офицер подошли к самому краю площадки, к самой границе между твердью под ногами и зияющей воображаемой бездной, чтобы пощекотать нервы и как можно глубже погрузиться в иллюзию выхода в открытый космос. Открывающаяся их глазам панорама к этому времени изобиловала объектами: ослепительный шар звезды был уже размером с большой арбуз, семь видимых планет варьировались по величине – от вишневой косточки до грецкого ореха.
По мере того, как планеты становились больше, а звезда перемещалась с переднего на задний план, галеон окунулся в поток радионовостей, наполняющих все еще с виду безжизненное пространство. Музыка, видеоролики художественного и научного содержания, информационные базы данных, сообщения и трансляции реально происходящих где-то на поверхности планет действ образовывали вокруг населенных систем своеобразный культурный слой, свидетельствовавший приближающимся кораблям о наличии разума задолго до того, как становились видны сами планеты и определялся качественный состав их
