неповоротливое тело на землю и ударами мешает подняться, подбирает чей-то клинок, рубит, наотмашь и не встречая сопротивления, почти с ужасом замахивается и всякий раз молится, чтобы уж этот удар оказался последним. Убивать богов еще и страшно. И только потом, через его личную тысячу лет, утомленный, словно все эти десять веков провел у наковальни, механист стоит над неподвижным телом и бездумно пялится только на этот… говенный… синий… бесстыдно торчащий… член. Ищейка-вождь не бьется в конвульсиях, ведь конвульсии — реакция еще не умершего тела. Ищейка-вождь уходит в небытие, и об этом свидетельствует вопль ищейки-Безлицего. Полный тоски и ненависти, словно ищейки связаны не только общим делом. И даже не просто дружбой.
Этот вопль возвращает механиста внутрь темного промерзшего капонира.
Убийца был все еще занят Безлицым и проделывал с ним примерно то, что недавно Вик с вождем. Методично уничтожал. Безлицый не был поражен кристаллической пылью из стрельбы, но его сильно сковывал валяющийся в грязи второй глаз. Безлицый все еще был силен и мог не только защищаться — иногда Убийца отлетал в сторону и матерился, массируя ушибы и восстанавливая дыхание. Но Вик отчего-то был уверен — Богдан добьет ищейку без вспомогательных хрустальных выстрелов. Так и выходило — медленно и неотвратимо, вероятно, похожим образом он привык справляться с пуленепробиваемыми Драконами. Зазубрина за зазубриной. В руках Убийцы сверкал меч — тоже подобранный среди трупов, два или три раза клинок ломался, и Богдан находил новый. Примерно через час, когда разрезы на теле ищейки перестали затягиваться, Убийца закончил — его удары отхватывали не плоть, а энергию, которой у Безлицего было безобразно много.
Несколько раньше пришла в себя Венедис:
— Да убери, убери Это!
Вик не сразу понял, что речь о втором кристалле, нашел его в кровавой грязи, кое-как восстановил изоляцию и закинул контейнер куда подальше — теперь ему глаз Хозяина казался бесполезным.
Убийца почти так же брезгливо отбросил меч:
— Курить есть у кого?.. Толкните Килима — у него что-то было. Вроде.
— Разве ты его не освободил? — удивился Старьевщик.
Охотник валялся без сознания, так и прибинтованный к копью.
— А зачем? — отмахнулся Богдан. — Вырубил только, когда начал с катушек сползать…
Разумно — Килим должен был попасть под воздействие ищеек вместе с остальными вогулами. И то, что не развязал, — правильно. Одним мертвецом стало бы больше. Оказывается, Убийце небезразлична чья-то судьба? Вику захотелось об этом спросить, но он вовремя заткнулся — Богдан бы ответил, что поленился ковыряться с узлами, только и всего. Чего ж зря сотрясать инфосферу — пустые вопросы и пустые ответы лишь засоряют энергетический фон.
Килима распутали и попытались привести в чувство. Но он соображал все еще плохо, поэтому его оставили в покое. Венедис сказала: пусть поспит, и убаюкала легким прикосновением безымянного пальца ко лбу. Не добившись курева от живых, Богдан прошелся среди трупов, потроша рюкзаки и карманы. Ага! Вернулся с кисетом и заскорузлой деревянной трубкой. Набил, рассыпая табак, чашу и, презрев гигиену, сунул мундштук в зубы. Затянулся и прокашлялся:
— Лет сто не курил. И людей… не убивал. Бля.
Вик присвистнул — некоторые курят, только когда напьются. У каждого свои тараканы. Однако дымить-то Убийца за столько времени подразучился. А умерщвлять — нет. Поэтому и не зовут его Курильщиком.
— Они не люди. Никогда не видела — вот так. Никто не видел.
Венедис стояла и смотрела на ищеек. Не зрением — в материальном мире те выглядели как обычные трупы, подвергшиеся бессмысленному, Жестокому надругательству.
— Люди — вон. — Богдан показал на тела вогулов. — Если бы сразу убил вас, они бы жили. Двое к Двадцати — как ставка?
В какой-то момент Вику показалось, что раскодированный Убийца сейчас приговорит и их.
Для того чтобы прервать шлейф мертвецов, тянущийся за девчонкой и механистом. Старьевщик даже успел пожалеть, что зашвырнул куда-то в темноту второй кристалл-глаз. Пуля из него, конечно, как из дерьма, и ищеек, на которых была настроена матрица, уже нет. Но маленькая крупинка хрусталя теперь — артефакт, и его влияние на реальность просчитать невероятно трудно. Может, и помог бы от такой непонятной сущности, как Убийца.
Ситуацию разболтала Венди, снова начав про свои ветки-листики:
— В правильном мире вогулы бы все перешли без проблем. Смерть в бою почти всегда необременительна…
Если не считать бременем подгруженность сознания Гоньбой в момент этого самого перехода. На взгляд механиста.
— Брось, — замотала головой девушка, — с Гоньбой даже легче. Как на волне.
— На праве подельников?
— Какие они подельники? Разве ты ничего не понял?
Что должен был понять механист? Ну, например, почему шаман не сопротивлялся и никак не влиял на течение боя.
Поддерживал контакт с ищейками? Может быть, даже вызывал?
Как же можно быть таким кретином, наоборот, шаман их сдерживал. Писаный Камень — Место Силы. В этом проблема таких локаций — они как маяки. Вогулы у Камня только защищали свои мир — противостояли и одновременно пытались откупиться. Заодно уж решили добыть и механиста — одним выстрелом, чего делать не рекомендуется. Надо было его сразу шлепнуть. Тогда у вогулов все как бы срослось, а у Венди, наверное, нет. И ищейки оказались бы сыты. А мир — в той же заднице, что и сейчас. Но вогулы-то — в этом мире. Так что срослось бы у них только временно.
У всех свои интересы. Выглядело складно, но оставался вопрос про неправильную тучу и явный плагиат с лавиной. Девушка грустно рассмеялась:
— Да у тебя, механист, мания величия! Вызвать бурю дано не всякому, а поторопить уже созревшую — под силу даже школяру. Вот отсрочить — на порядок труднее. И расшевелить снег на скате можно не только усилием воли. Мне ли тебе объяснять. Думаешь, один такой сообразительный?
Со слов Венедис выходило, что вогулы по-своему правы.
И Гоньба с точки зрения поддержания равновесия и всяких кармических конституций уместна. Ну не положено, чтобы существо из одного побега Мирового Древа активно участвовало в судьбе соседнего, ведь у каждой ветви свое направление роста. И только им, садовникам, дано право править его крону на предмет ампутации подсохшей ботвы и селекции всякой дикой поросли.
Даже Драконы, или как их там, в Мертвой звезде, корабле-улье — не кара и не воздаяние, а вполне закономерный процесс смены биоценоза в отдельно взятом пространстве. Во многих, кстати, мирах — благополучно произошедший. Рептилии, Млекопитающие, насекомые — схема отработана, подвинься, венец эволюции. Венок к твоему надгробию.
Ибо не встречается в Природе ни Добра, ни Зла, бывают лишь разные обстоятельства и точки зрения. Плюс — Безграничное и отдельно вселенское равнодушие. Зато все, в кого ни ткни, — чистенькие.
Богдан кивнул — все правильно:
— Знаешь, кем оказался для Драконов тот, кто убил матку? Считай, уничтоживший весь их род?
— Любить сильнее его точно стали.
— И ненавидеть тоже. Кем был — тем и остался. Недоразумением. Драконы — очень разумные твари. Их режешь, а они поют в мозги, что ничего изменить уже нельзя.
Вот только людям от этого не легче…
Венедис выругалась. Яростно, видно — тема царапала ее за живое.
— Мы не Драконы! Гибель одного мира никак не скажется на Безграничном. И это правда. Но! Тогда и спасение мира не окажет на него никакого влияния. Кто может запретить мне пытаться? Скажи, — девушка посмотрела в глаза Убийце, — ты ведь сожалеешь об убитых сегодня?
Богдан не отвел взгляд:
— Нет.
