шептаться, ибо плеть у него под рукой. Вдали по черной степи разливалось странное зарево, но Николка еще не догадывался, что это такое, а спросить соседа боялся. Седыми грозными привидениями из низин выползали туманы…
В тот же час русские князья покидали шатер государя, чтобы вместе собраться лишь после битвы – если будет кому собираться. Прежде других уехали в свой передовой полк Семен Оболенский, Иван Тарусский, Федор Белозерский, ушли Андрей Полоцкий с Андреем Ростовским, ушли Ярославский с Моложским на левое крыло рати; государь напутствовал на прощанье воевод полка поддержки Дмитрия Ольгердовича и Романа Брянского:
– Вам особого сигнала не будет. Сами глядите: где татары прорвутся – туда бейте всей силой. Да так бейте, чтоб вылетели они назад, как пробка из жбана с перестоялой брагой. На засадный полк не оглядывайтесь, будто его и нет. Слышите! – нет для вас засадного полка, вы последний заслон земли русской, самый последний!
Остались ближние – Владимир, Боброк, Бренк да Тимофей Вельяминов, брат которого, Микула, был воеводой в полку поддержки и оставался там за главного на время отсутствия князей.
– Тебе, Володимер, и тебе, Дмитрий, ключ от победы вручаю, – тихо сказал государь.
Боброк несогласно качнул головой:
– Ключ в твоих руках, княже. Здесь он, в великой пешей рати.
– Здесь щит и меч Руси. Здесь – сила, что Орду перемелет, стены разрушит и путь укажет. Заветный же сундучок победы отпирать вам. Не оброните ключа золотого, не суньте в замок раскаленный до срока. Ты, Володимер, великий воин в бою, знаю, как идут за тобой полки в смертную сечу. Но больно горяч ты, себя забываешь, увидя врага. Слушай Боброка. Его трезвости да твоей ярости вручаю мои надежды. Не гневись, что будет Боброк над тобой вроде моей жесткой руки.
– Что ты, Митя! Какие ныне обиды! Али сам не ведаю слабости моей? Счастлив я, что даешь ты мне первого воеводу.
– Ты же, Дмитрий Михалыч, оставайся при нем до конца, как бы дело ни повернулось на поле. Держи его в руках крепко, да не передержи. И вот что оба помните: о том молюсь, чтоб без вас Мамая опрокинуть.
Серпуховской изумленно вздернул бороду, Боброк, напротив, опустил глаза.
– Да, князья! Не славы хочу лишить вас – о славе ли ныне спорим! – но полк отборный сохранить хочу целым и свежим. Орда побежит – не считай ее разбитой: отскочит, соберется да так навалится снова со злобой – кости затрещат. Свежим полком гоните, пока кони несут. Да и союзничков мамаевых забывать нельзя. А даст бог… – Замолк, глубоко вздохнул, как бы решая: договаривать ли? – Даст бог, сохраним силу в битве, может, и далее в степь пойдем, гнездо змеиное разорять. Иначе ведь скоро другой мамай появится.
Посидели в молчании, не хотелось расставаться князьям, чьи судьбы давно завязались в тугой узелок. Ближе, чем родные братья, стали, и в минуту молчания знали, кто о чем думает.
– Значит, сами вперед пойдем, коль вздумает Мамай поджидать Ягайлу с Ольгом? – нарушил молчание Вельяминов.
– Как уговорились. Я сам поведу большой полк. Ну, пора…
Встали. Серпуховской, Боброк, Бренк и Вельяминов обнажили мечи и на них поклялись Димитрию, что в случае его смерти будут служить Москве и наследнику государя княжичу Василию, как служили доныне самому Димитрию. Каждого он обнял и поцеловал троекратно. Боброка и Владимира проводил за порог, воротясь, озабоченно спросил Бренка:
– Почему вестников долго нет?
– Я послал воеводу Ивана Квашню в сторожу под Красный Холм. Пусть сам посмотрит. Из сторожевого нет ничего, – значит, их не тревожат.
– От костров по степи уж зарево, – негромко прогудел Вельяминов. – Жгут, не боятся – хозяева степи.
– Пусть похозяевают еще ночку.
Снаружи донеслись громкие голоса, стража кого-то не хотела пускать. Вельяминов вышел, скоро вошел с двумя ополченцами, третьего, со связанными руками, они крепко держали за плечи. Увидев государя, все трое низко поклонились.
– Дозволь сказать, государь? – зачастил тонким голосом приземистый ратник. – Десятской я, из смердов, с-под Суздаля. Ордынца вот пымали, с нашей тысячи ордынец оказался.
Лицо связанного, бритое, с выпирающей челюстью, показалось Димитрию знакомым.
– Какой он ордынец? – удивился Бренк. – Ты в рожу-то ему глянь хорошенько.
– Рожа-т у нево, государь, вроде нашенска, а слова не-ет, слова вражески.
– Брешешь ты! – со злобой крикнул связанный.
– Я брешу?! Это я брешу? – десятский чуть не заплакал от возмущения. – Ну-ка, Ерема, сказывай государю! Што он брехал мужикам, ну?
– Верно, – степенно подтвердил Ерема, стискивая плечо «ордынца» медвежьей пятерней. – Брехал, будто воеводы, – опасливо глянул на Вельяминова, – будто оне тово… етово…
– Ну-ка, ну-ка, чего оне там «тово»?
– Дык етово… мол, войско погубить надумали. Загнали, мол, промеж рек, а как татары зажмут нас тут – всех и порубят. Отойти, мол, и то некуда…
Глаза Димитрия похолодели, он упорно сверлил Ерему взглядом, того даже пот прошиб.
– Дак ты што ж, ратник Ерема, испужался, коли бежать-то некуда?
