– Ребята! – и поразился слабости собственного голоса, но мужики услышали и наклонились. – Государь… там, подо мной был…
Ратники тотчас оставили его, кинувшись к разобранному завалу, подняли тяжелое тело Димитрия. Со всех сторон сбегались люди; подобрав полы и размахивая кадилом, семенил незнакомый Ваське попик. Тупик сел на окровавленной, прибитой траве, Димитрия положили рядом.
– Дышит, живой государь наш!
С князя сняли тяжелую броню, он застонал, шевельнул рукой, открыл мутные глаза. Сзади раздался громкий топот, – оставив оборванный повод в руках незадачливого ловца, к Тупику мчался Орлик, стеля по ветру пышную гриву. Стал рядом. Васька лишь тронул его наклоненную морду, следя за хлопотами попа над государем – ему смачивали лицо и грудь водой, пытались поить. Внезапно Димитрий отвел руку попа и сел, удивленно оглядываясь.
– Что?! – и, сморщась от боли, схватился руками за голову.
– Победа, государь! Победа, Димитрий Иванович. – Поп заплакал, целуя колени князя. И тогда Димитрий оторвал руки от головы, дико огляделся, схватил маленького попа в объятия и начал целовать. Неожиданно легко встал, обнимал ратников, увидел Тупика, подошел, наклонился:
– Живой, Васька… Спасибо тебе, что живой.
Сам помог Тупику встать, обнимая за плечи, осмотрел поле, не вытирая слез.
– Запомните это, братья. Запомните и расскажите детям… Кто забудет, в том нет и никогда не было русского сердца.
К государю сходились ратники, посланные собирать раненых, от Смолки приближался конный отряд Никиты Чекана, которому Вельяминов поручил разыскать государя.
– Ты еще слаб, Василий, – сказал князь. – Вижу, те крепче мово досталось. Отправляйся в лечебницу, а Орлика отдай пока мне. Скоро верну, только поправляйся. Где мой доспех?
Ратники бросились помогать государю облачаться в помятый панцирь, потом посадили на Васькиного коня. Он сам тронулся навстречу дружинникам, чтобы в их сопровождении явиться перед полками, которые сейчас в боевом порядке стояли на Красном Холме, кроме засадного, ушедшего в погоню за Ордой. Тупику помогли сесть на телегу – их прислали из лагеря множество, чтобы вывозить раненых. Голова гудела, в спине росла жгучая боль, – видно, на него наступила лошадь. Через минуту тряска стала невыносимой, он велел вознице остановиться, слез сам, медленно побрел к лагерю, время от времени присаживаясь отдохнуть на убитых лошадей. Он шел той страшной дорогой, где тумены Орды смяли крыло большого полка, полоса мертвых тел расширялась и казалась нескончаемой. Раненых успели подобрать, если кто уцелел здесь под тысячами бешеных копыт, но отделить своих убитых от чужих еще не успели, русские воины часто лежали в обнимку с ордынскими, и остывшая кровь врагов перемешалась в одних лужах и ручейках. Хотел было омыть лицо в знакомом бочажке, где утром, после встречи с Таршилой, поил коня, и оторопел: вода была мутно-красной – кровь сочилась из земли Куликова поля. «Вот он какой, „медовый сбор“, получился, ребята! Где вы все теперь?» Увидел двух ратников невдалеке, знакомое почудилось в одном из них, и Васька повернул. Они стояли, опустив обнаженные головы, перед убитыми, сложенными рядком на небольшом возвышении, и не повернули голов. Один, молодой, плечистый и рыжеволосый, держал в поводу вороного татарского коня под узорчатым кованым седлом, другой, постарше, с проплешиной в шевелюре, с повязкой на лбу, скорбно опирался на большую рогатину. Наконец старший оборотился, и Тупик узнал мужика из звонцовского отряда, да и парня тоже припомнил.
– Вот оно как вышло, боярин светлый, – мужик охнул от боли. – Два десятка было нас, а стало двое. Какие люди были, матерь божья! Гридя… Таршила… Ивашка – слово-золото… Сенька – голова удалая… Васюк – соколий глаз… Филька-плотник…
Голос его сорвался, он умолк, утерся рукавом, посмотрел в лицо Тупика.
– Што я, староста, скажу их матерям, женам, сиротам их? Што?.. И боярин наш тож… На кого нас покинул?..
– Они не задарма сложили головы, дядя Фрол, – негромко сказал парень. – Главная сила ордынская на нас навалилась, – пояснил Тупику. – И как мы-то с Фролом живы остались, ума не приложу. Смело нас туда вон, там телеги от лечебницы стояли. За ними отбились… Юрка там нашего, раненного, всего растоптали, и Николка гдей-то сгинул…
Тупик тревожно насторожился, Алешка поймал его вопрошающий взгляд, сказал:
– Видел Дарью, жива она, там, в лагере, теперь у них самая работа.
Васька глубоко-глубоко вздохнул, как бы отодвигая боль от себя, подошел к боярину Илье, опустился на колени, поцеловал холодный лоб. Рядом лежал Таршила, и его поцеловал Васька, смежил открытые глаза старика. Встал.
– Как звать тебя, молодец?
– Алешкой. А прозвище – Варяг.
– Подходящее прозвище. Видел я тебя в битве. Пойдешь в мою сотню?
Алешка вздрогнул, мучительная борьба с собой отразилась на лице.
– Батю мово убило, – сказал тихо. – Дома трое меньших, матери не совладать с имя.
– Да и мне одному, што ль, в село вертаться? – горько спросил Фрол.
– Пошто одному? – прозвучал глухой бас подошедшего, ратника. Это был монах-богатырь, а с ним еще трое уцелевших братьев.
– Живы, батюшка!
– Четверо из всей дюжины да двое тяжко уязвленных. Ах ты горе горькое! Вот она, победа, – дорого ты нам стала.
Он молча постоял над убитыми, потом поднял глаза на Фрола.
– Так я говорю, пошто одному тебе вертаться, Фрол? Возьми нас в свои Звонцы – больно полюбились по
