человек, не остается ли в нем что-то от актера?
— Должно быть. Однако оставим эти игры с миром. Зачем явился?
— Парень по имени Панталоне ищет скрипку. Особую скрипку. Ту, что сможет потягаться с властью чудесного инструмента Оттавио.
— Какова цель?
— Соблазнение Авроры, разумеется.
— Понятно. Что же даст Панталоне за такую скрипку?
— Честную и справедливую плату, само собой.
Арлекин несколько раз кивнул, стараясь сдерживать возбуждение от мысли, что этот обмен может принести небольшое состояние.
Уго слез со стола и подошел к фреске на стене. Он видел, как с тыльной части руки солдата отшелушился кусочек кожи и полетел вниз. Внезапно горбун обернулся. Арлекин разглядывал его горб.
— На что уставился, дурак? Что там, по-твоему, внутри горба?
Актер пожал плечами:
— Не знаю. Плоть? Жир? Хрящ?
— Нет, нет. — Уго печально покачал головой. — Я словно женщина, носящая дитя. Дитя не будущего, но прошлого. Я ношу в этом горбе бремя Гонзага, моей семьи, моего рода.
Они стояли в комнате, на стенах которой изображались сцены пыток.
— Взгляни на них. — Уго показал на фрески. — Смотри.
Арлекин глазел на череду людей — мужчин из рода Бонакол-си. Их руки были связаны за спиной. Все подвешены к кольцам в потолке галереи с колоннами. Несколько — с перерезанным горлом. У одного кишки вывалились из живота, свисая спиралью до земли. Рядом со скучающим видом беседовали солдаты Гонзага. За галереей был виден небольшой белый конь: глаза лезут из орбит, ноздри раздуваются. Казалось, он стремился убежать, но застыл, зачарованный сильным запахом крови. Непривычный к сценам насилия, Арлекин поежился:
— Не нравится мне эта комната.
— Знаю. Знаю.
Мантуанец погладил лобастую голову прильнувшего к нему мастифа.
Уго смотрел на собаку. Когда он перевел взгляд на сцену на стене, казалось, мысли его были где-то еще.
— Скрипка, на которой играет Оттавио, ее ведь сделал мастер Никколо, верно?
Арлекин кивнул.
— Как, по-твоему, ему удалось наделить свою скрипку такой властью? Кажется, будто она излучает силу.
— Ты знаешь мастера Никколо?
— Да, да. Все про него знают. Расскажи мне про скрипку. Расскажи, как он вложил в нее такую силу?
— Музыка. Музыка дает ей силу. Кажется, это верно для многих его скрипок.
— Да.
Уго посмотрел на свою ладонь и сжал ее в кулак.
— И все же в этой было что-то еще, какое-то ослепительное, перламутровое сияние, подобное коже юной девушки. Она притягивает. Притягивает с большой силой.
— Поэтому его называют Мастером.
— Мастер, — усмехнулся горбун. — Как все прочие простаки, он должен кланяться покупателям, падать в ноги графам и герцогам — ничтожным мужчинам и женщинам, глупцам и лицемерам. Великому художнику присуща великая гордость — когда работа выполнена, она останется неизменной.
Арлекин покачал головой.
— Если только это не улучшит в итоге голос инструмента. Так говорят. Мастера заботит только музыка.
— Чушь! Глупец, как многие другие. Не истинный художник. Когда я закончил инструмент, он остается законченным. Он готов и больше не нуждается в изменениях. Он мой, безупречный.
— Так ты сделаешь скрипку для влюбленного Панталоне?
— Да, да. Сделаю. Шедевр для насыщения старческой похоти. Под ее музыку Панталоне покажется, что он снова молод.
Горбун сделал шаг, глядя на стену. Он смотрел на белого коня на фреске. Глаза животного были широко раскрыты от ужаса. Пес рядом с ним заворчал, из пасти стекала на пол струйка слюны.
Адвокат дьявола устроился на плетеном стуле перед сценой на площади подле герцога в зоне, отведенной для богатых меценатов Кремоны и местного духовенства. Рядом сидела жена герцога, а также престарелая герцогиня-мать и Элеттра. Актеры дошли до середины музыкальной интерлюдии, когда из толпы раздался вопль. Человек четко выкрикивал каждое слово, широко разевая рот и потрясая кулаком в воздухе:
— Работа дьявола! Добрые люди Кремоны, закройте уши от порока! Не поддавайтесь речам сатаны! Остановите! Остановите адскую музыку!
Толпа, окружавшая мужчину, расступилась. Он остался в одиночестве, продолжая орать и неистовствовать, брызжа слюной. Музыкантам понадобилось несколько минут, чтобы понять, что происходит. Поняв, они прекратили пиликать на скрипках, отняли трубы от губ и недоуменно озирались по сторонам.
Монсеньор Аркенти поднялся, чтобы лучше видеть вопившего в толпе.
— Это священник. Кто он? — спросил адвокат у герцога, на лице которого читалось раздражение.
Широкоплечий герцог вскинул руку вверх, словно желая устранить досадную мелочь.
— Падре Аттилио Бодини. Монах-иеронимит и автор фресок церкви Святого Сигизмунда. У их ордена там небольшой дом капитула. От этого человека множество неприятностей. Вечно является на представления вроде этого, чтобы омрачить людям ту небольшую радость, что они могут получить от жизни. Я велю своим людям убрать его.
Он поднялся и подал знак стоявшему неподалеку стражнику, тот начал пробираться через толпу к монаху, на боку его болталась сабля. Монах между тем продолжал разглагольствовать, речь его становилась бессвязной.
Герцог продолжил пояснение:
— К несчастью, он собрал небольшую группу последователей среди простых крестьян и горожан. Не будь он духовным лицом, я бы посадил его в тюрьму или изгнал. Простите, ваше высокопреосвященство, но наши клирики вечно впадают из одной крайности в другую. То они лицемерные вольнодумцы, то фанатичные ортодоксы.
— Кем, по-вашему, являюсь я?
Герцог окинул его тяжелым твердым взглядом:
— Пока не знаю. Наше знакомство слишком недолго, чтобы я мог составить мнение. И все же я человек, умудренный опытом, ваше высокопреосвященство. Он подсказывает мне, что одно или другое со временем выплывет.
— Вы ступили на опасный путь, ваша светлость.
— Простите, ваше высокопреосвященство. Этот баламут из церкви Святого Сигизмунда испортил мне настроение. Я не хотел оскорбить вас, славный орден иезуитов или церковь.
Он встал и поклонился.
Адвокат дьявола кивнул в ответ, дав понять, что прощает, однако он сомневался в искренности герцога. Более того, Аркенти смутило зерно истины в этих словах. Герцог прервал его размышления:
— Кстати, ваше высокопреосвященство, как движется расследование по делу нашего кандидата в святые?
— Движется, — без улыбки ответил адвокат.
Герцог обернулся и, увидев, что монаха увели, жестом велел музыкантам продолжать.
