русского была его смерть.
– Ну, вражина, ча стал?
Куремса, словно разбуженный, швырнул меч на землю, прыгнул в куст, пригибаясь, петляя по-заячьи, кинулся к лесу. Проклятая байдана, как она тяжела и хлещет железным подолом по коленям – в ней разве убежишь? Кто-то из кустов кинулся ему наперерез, от подножки Куремса со всего маху ударился оземь животом и грудью, задохнулся и не смог даже сопротивляться, когда ему заламывали и связывали руки. Потом поставили на ноги, накинули на шею чей-то аркан, потащили к костру. Куремсу шатало. Русский мед коварен – он не сразу пьянит.
Девки ревели навзрыд, хватая за полы мужиков, еще не пришедших в себя после сечи. Развязанный парень с подростками помогал перебраться к костру старому пастуху. Победители натащили целую кучу трофейного оружия, сюда же принесли заколотого сотником парня. Хромой мужик со зверским лицом оттаскивал раненого в ноги десятника на край поляны. Рыжебородый воин в кольчуге сокрушался над убитыми:
– Эх ты, Овсюха горемычный! Чего остолбенел, когда рубить надо? Догнал вражину – по башке ево, и делу конец! Нет – стал, будто повязанный, сам же на меч налетел.
– Ох, дядька Иван, непростое дело человека срубить, – пожаловался молодой мужик. – Я ноне двоих зашиб, а руки-то вон досе дрожмя дрожат.
– Это рази человек? – Окольчуженный витязь зыркнул на пленного злыми глазами. – Однако, лихо, мужики. Вшестером чертову дюжину, почитай, упокоили.
– Пятерых-то мы стрелами да сулицами добыли, остальные и ослабли от страха, – сказал подошедший Роман. – В другой раз этак не выйдет.
– Пожалуй што, – согласился Копыто.
Из крайнего балагана послышался громкий плач девок. Один из мужиков хотел войти туда, но его не впустили.
– Чего у них там? – спросил Копыто.
Подростки и парень отвели глаза, дед, сидевший у костра с перевязанной ногой, глухо ответил:
– Да што – Марью снасильничали, пакостники.
– И этот? – Воин кивнул на пленного.
– Этот – первый.
Копыто шагнул к сотнику. Куремса не носил знака, но бывший разведчик легко угадал в нем начальника.
– Ты кто? – спросил по-татарски.
Куремса выпятил грудь:
– Я начальник сотни. Мой покровитель – великий эмир Таврии оглан Кутлабуга.
– Вон даже как! Где твоя сотня?
Куремса уже не верил, что его убьют. Сотниками дорожат и враги, особенно когда они в чести у эмиров.
– Моя сотня делает, что ей велено.
– Понятно: жгет, режет и насильничает.
– Ванюша, – негромко окликнул Роман. Из балагана вышли девки, среди них стояла Марья, бледная как смерть, с искусанными в кровь губами.
– Вот он, твой обидчик, Марья! – громко сказал воин. – Приказывай: што делать с ним?
Девушка глянула на сотника, закрыла руками лицо, опустилась на землю.
– О-ох, мама родная, как мне теперь жить?
– Никита! – позвал воин парня-пастуха. – Ты все видел, Никита. Нынче ты один из нас не пролил вражьей крови. Должен пролить – не дай бог, ослабнет рука в бою, как у Овсея. Возьми топор.
Парень растерянно оглянулся, веснушки выступили на его побледневшем лице. Один из мужиков сунул ему в руки свое оружие. Куремса понял. Смуглое лицо его покрылось крупными каплями пота, он торопливо залепетал:
– Яман, яман…
Копыто сильно потянул волосяную веревку, и сотник, задыхаясь в петле, поволокся за ним. Следом медленно шел Никита, оцепенело рассматривая топор в своих руках. И тогда мужик, что недавно жаловался на дрожь в руках, взял трофейный меч, неспешно направился к раненому десятнику, который затих, запал в траве на краю поляны. Девки отвернулись, окружая сидящую Марью.
Воротясь, Копыто послал половину людей за ордынскими лошадьми, которые возвращались на поляну из леса, другую – за своими. Девки бросились к ребятишкам, маленького вынули из притороченной к седлу холщовой люльки, стали поить козьим молоком, греть воду. Мужики постепенно собрались снова, рассматривали трофейное оружие – кривые мечи, саадаки, копья с крючьями, небольшие топоры, булавы, шестоперы и джериды, разную походную оснастку степняков. Из сумок сотника и десятника вытряхнули их добычу – женские серебряные мониста и серьги, бусы дорогого разноцветного стекла, золотые бляшки со сбруи, горсть жемчуга, шелковую сорочку и два теплых повойника из легкого козьего пуха, шитую серебром плащаницу, детские сапожки из голубого сафьяна.
– Приберегите, – угрюмо сказал Копыто. – Может, еще найдутся хозяева. А нет – отдадим в монастырь, в пользу сирот.
– Топором-то, однако, способнее, нежель мечом, – заметил мужик, зарубивший десятника. – Я уж спытал.
