– Коли даст. Спасибо вам, ратники, за квас и за труды ваши. Пойду теперь к Москворецкой.
Едва удалился сын боярский, послышались торопливые шаги.
– Олекса Дмитрич! – К сотским подбегал молодой ополченец. – Гляди-ко, Олекса Дмитрич, чего я нашел. Мы стрелы сбирали, я эту сразу приметил – толстая. Поднял, а на ней пергамент накручен. – Лицо ополченца было испуганным. Олекса взял большую стрелу и тонкий полупрозрачный листок, увидел четкую вязь полуустава. По мере того как читал, лицо его темнело, меж сдвинутых бровей выступила капелька пота.
– Ты умеешь читать? – отрывисто спросил парня.
– Как же! Гончар я. Кувшины приходится надписывать, чаши, а то и корчаги, когда просют.
– Понял, што тут?
– Чуток.
– Скажешь кому – головой ответишь. Ложь здесь написана, злая ордынская ложь!
– Да рази мы не понимаем? – Ополченец прямо посмотрел в глаза Олексы. – Словечка не оброню.
Адам ждал с недоумением и тревогой, Олекса сунул ему в руки пергамент.
– Читай!
«Во имя Христа-спасителя и всех святых заступников наших! Плачь, мать-страдалица, земля русская, плачь и молись! Под Переелавлем полегла рать православного воинства в битве с бесчестным царем ордынским. Сложил голову святую заступник наш и надёжа – великий князь Димитрий Иванович, а с ним князь Володимер Ондреевич и много других славных князей и бояр. Православные братья! Царь ордынской спешит к Москве со всем нечестивым войском. Распаленные злобой мурзы хотят, чтобы вы своим упорством разожгли Тохтамыша против себя. Они скажут ему, будто вы отказались платить выход в Орду и первые подняли меч. Теперь хан утолил злобу кровавым делом, он согласится принять от вас выход и уйдет в степь без большого приступа, чтобы не губить своих. Пошлите к нему мирных послов, соглашайтесь на любой откуп, лишь бы ханские тумены отошли. Примите любого государя, коего он поставит над вами. В этом лишь теперь спасение, ибо защитник наш Димитрий Иванович уже предстал очам всевышнего. Ради всех святых молю вас принять совет христианина, не своей волей находящегося в стане врагов. Да будет над вами покровительство всемилостивого Спаса и святой Заступницы русской земли!»
Адам проглотил сухой комок, медленно свернул пергамент, не в силах сразу осмыслить прочитанное.
– А ежели правда?
– Вот! – гневно вскричал Олекса. – Вот чего они хотят, собаки: ты бледнеешь, Адам! Не верю, ни единому слову не верю в сей подметной вражеской грамотке! – Ближние ополченцы стали с тревогой оглядываться на начальников, Олекса убавил голос: – Выбери сам подслухов, я пойду к Остею. Эта зараза не одна могла залететь к нам. Могут быть и похуже.
– Куда уж хуже-то, Олекса Дмитрич? – Широкие плечи Адама устало сутулились.
В полдень Кремль снова взбудоражило сильное движение в стане врага. Во Фроловскую башню пришел Остей в сопровождении бояр и святых отцов. Архимандриты Симеон и Яков благословляли ополченцев, Морозов, распушив бороду, сердито оглядывался, выискивая непорядок; с его лица сошла одутловатость, беспокойные глаза смотрели как болотца в пасмурный день. Брони он по-прежнему не носил, одет в бархатный кафтан, на голове – низкая шапка из щипаного бобра. Однако мечом опоясан и на сафьяновые сапоги надеты золоченые шпоры, словно собрался на выезд.
– И как вы тут дышите, сатаны? – бросил на ходу пушкарям, вслед за Остеем поднимаясь на верхний ярус.
– Эт што! – дерзко ответил Беско. – Ты заходь, Иван Семеныч, как палить станем – то-то нюхнешь адского духу. Татарин и тот шарахается от нево, как черт от ладана.
– Не дерзи, смерд. – Боярин остановился на лестнице, обернулся, строго глядя на Беско, состроившего дураковатую рожу. – Придет час, и бояре за меч возьмутся.
– Дан вон жа боярин-то. – Беско глянул на Олексу, тот показал ему свой кулачище, парень осекся.
– Вавила где? – спросил сверху Остей. Ему объяснили.
– Сколько тюфяков порвано?
– Семь тюфяков и одна великая пушка, государь.
– Слышь-ка, Иван Семеныч, ты пошли свово сотского с людьми – пусть снимут тюфяки с москворецкой стороны и перевезут на место порченых. Там оставить два, где Устин-гончар укажет, чтоб сигнал подать. Не мешкай, Иван Семеныч.
Морозов, ворча, стал спускаться. С площадки пушкарей через внутреннюю бойницу отдал сердитые распоряжения оставленному внизу сотскому своей дружины.
– Слава богу, однако, – негромко сказал Адам, – што самолично сложил с себя воеводство Иван Семеныч.
– Не греши, сыне, – строго ответил архимандрит Яков. – Отец Симеон тоже вон корил Морозова, а не по вине его: вправду был он болен, а можно ли в таком виде воеводствовать? Строг Иван Семеныч, да у строгого пастыря и телушки бычков приносят.
Адам промолчал. Он тоже понимал, что великий князь доверил Морозову воеводство не случайно. Если боярин брался за дело ретиво, оно в его руках горело. Только Морозов ретив бывал лишь в тех делах, которые сулили ему выгоду.
Серое небо над Кремлем будто посветлело. Ночью шел мелкий водяной бус, он прибил пепел на сгоревшем посаде, и с верхней площадки башни виделось далеко. Кольца ордынских юрт сливались в громадный полумесяц, охватывающий Кремль; за Неглинкой теснились телеги, шатры, табуны. От площади, прилегающей к сгоревшей Фроловской церкви, в обе стороны строились тысячные конные отряды – как будто Орда готовилась к военному смотру. Желто-кровавое знамя исчезло, теперь над большой белой вежей – китайковое, в зеленых разводах полотнище с большим золотым полумесяцем на пике древка и
