золотыми кистями. Рядом со знаменем развевался громадный рыжий бунчук на золотом древке. Разведчику Олексе больше, чем кому-либо из находящихся в стрельне, было понятно значение перемены знамен. В ней угадывалась связь с тем, что он прочел в подметном письме. Тревога Олексы росла. Желто-кровавое знамя означало войну без милости и пощады, такая война уже шла, и тут все ясно: врага надо бить. Но если сменилось знамя, значит, хана под стеной и в самом деле могло не быть, выходит, что осаду Кремля вели его мурзы? Громадный рыжий бунчук – личный знак хана, значит, он только что появился? Страшно не увеличение степного войска под стенами крепости, страшно то, что как бы подтверждалась весть о разгроме княжеского войска. Для Остея и Морозова ордынские стяги – это письмена для неграмотного, и Олекса решил молчать, потому что не верил в гибель Донского и Храброго. Там, где Васька Тупик, Иван Уда, Андрей Семенов, Тимофей и Василий Вельяминовы, Михаил Морозов, Захар Тетюшков, Федор Кошка, где Василий Ярославский и Федор Моложский, чудом уцелевшие в Куликовской сече, где Дмитрий Ольгердович и многие другие, не менее славные, где, наконец, брат Пересвета Ослябя, там не мог погибнуть князь Донской.
Остей и вернувшийся Морозов о чем-то негромко разговаривали, не отрывая глаз от вражеских сонмов. Войско Орды наконец сомкнулось в сплошную стену, от большой кучки мурз в нарядных одеждах и жарко блистающих бронях отделились трое и направились к воротам крепости. Скоро стала различаться длинная посольская мантия на переднем всаднике. Олекса ожидал снова увидеть ханского шурина Шихомата, но ко рву приблизился незнакомый мурза с угрюмым тяжелым лицом. Один из сопровождающих бирючей поднял широкогорлую серебряную трубу и трижды громко протрубил.
– Дозволь, княже, поговорить с послом? – попросил Морозов.
– Стой тут, Иван Семеныч! Олекса! Тебе не впервой поди спроси: чего он хочет?
Олекса сбежал по лестнице с верхнего яруса, вышел на прясло башни, приказал стрелкам убрать забороло, встал открыто между зубцами.
– Кто вы и чего вам надо? – крикнул вниз.
Толмач наклонился к мурзе, быстро заговорил. Тяжелолицый поднял глаза, произнес несколько слов.
– Перед вами посол великого хана Тохтамыша – его личный тысячник Карача! – закричал бирюч. – Именем повелителя Великой Орды он требует открыть ворота города для посольства.
– Одному вашему мурзе мы уже говорили: запоры московских ворот заржавели и не поддаются. А теперь мы заложили их камнем – дня не хватит разобрать.
– Я – личный посол великого хана, который только что сам пришел к Москве с главным войском, – повторил мурза. – Со мной грамота повелителя к вашему князю Остею и его боярам. Ваш отказ отворить ворота послу будет принят как оскорбление.
– Я же сказал вам: заложены ворота. А грамоту можем принять: сейчас принесут веревку.
Выражение злобы прошло по лицу мурзы, но, будто спохватясь, он снова принял равнодушный вид.
– Я волен передать грамоту в собственные руки князя Остея. Мой бирюч должен так же объявить слово повелителя к вашему воеводе и всем московитам. Может ли князь взойти на стену?
– Ждите! Я спрошу его.
Олекса вернулся в башню встревоженный. Что за слово к москвитянам приготовил ордынский хан?
Остей уже сошел в пушечный ярус, разговаривал с Морозовым и святыми отцами.
– Может, впустить их, государь? – спросил Симеон. – Убудет ли от нас, коли один мурза по Кремлю прогуляется?
– Чтобы наряд наш высмотрели?
– Оне ево и так знают – на своей шкуре спытали, – пробурчал Морозов. – Оскорбится ведь хан, коли не пустим.
– Какие теперь оскорбления после трех приступов? Тысячи побитых во рву лежат.
– Што хану тысячи, государь! Ему б свою честь соблюсти.
– Ступайте все за мной: большому воеводе прилична свита.
Мурза недоверчиво, долго всматривался снизу в молодого князя, не решаясь поверить, что юноша командует осажденной столицей великого Московского княжества.
– Если ты князь Остей, вели отворить ворота мне, послу великого хана.
Остей, напуская на себя суровость, ответил:
– Разве тебе мой боярин не сказал? Ворота заложены камнем, придется нам так говорить.
– Хорошо. Твои слова я передам великому хану и попробую смягчить его. Но советую вам побыстрее разобрать камень: хан Тохтамыш, наверное, сам захочет посмотреть Москву.
Стоя надо рвом, Остей в полной мере ощущал тяжелый смрад гари и мертвечины, смешанный с духом болота.
– Не мы виноваты в том, что ворота пришлось заложить.
– Да, – кивнул мурза. – Советую вам послать людей расчистить дорогу к воротам, когда вы их откроете.
– Ишь, нечестивец! – ругнулся Симеон. – Самих бы заставить убирать поганство.
– Я привез тебе грамоту великого хана, – после недолгого молчания продолжал посол. – Но прежде ты со своими боярами послушай слово повелителя, какое объявляют теперь во всем войске.
Посол дал знак бирючу, тот выдвинулся вперед, протяжно заревела труба, бирюч развернул пергамент с привешенной к нему красной печатью, стал протяжно, громко читать:
– «Волею единого всемогущего бога мы, великий хан Золотой и Синей Орды, владыка Хорезма, Кавказа и Крыма, всех царств и народов улуса Джучиева, единственный законный наследник Солнцеликого,
