Варяга:
– Это кто ж у тебя?
– Крайним стоял Адам, суконник, да вот он, подходит.
Широкоплечий посадский в зеленом суконном кафтане вразвалку подошел к начальнику, смело поглядел ему в глаза, на круглом курносом лице – улыбка.
– Доску-то небось придется раскалывать, иначе стрелы не вытащить.
– Это пошто же не вытащить? – звучным басовитым голосом ответил Адам. – Вот как это делается, боярин.
Адам наступил на плаху и легко повыдергивал железные стрелы.
– Однако, силушкой тебя не обидели. Ну-ка, отнеси плаху еще на сто шагов. Ежели пять стрел попадут в нее, получишь награду и поболее алтына.
– Спаси бог, Василий Андреич. Только я и за так всажу весь десяток. Мне честь дороже.
– О чести и говорю.
Даже и на четыреста шагов все десять стрел оказались крепко посаженными в твердое дерево. Тупик взял Адама на особую замету. Нашлись в сотнях и другие добрые стрелки.
Под вечер от Напрудского прибежал встревоженный мельник:
– Боярин, выручай ради Христа, не то смоет нас.
Пруд и мельница принадлежали великому князю, поэтому Тупик, не мешкая, велел Адаму с десятком ополченцев поспешать на помощь. От теплого ветра и солнца разом тронулись лесные овраги, переполнились речушки и ручьи, впадающие в Яузу, она вздулась на глазах. Воде указали путь через вешняк, разобрав верхние камни и дерн, и она в момент размыла вешняк до самого материка, предусмотрительно устланного обожженными бревнами еще при постройке плотины. С бешеным ревом поток шел под уклон, врываясь в русло Яузы ниже мельницы, пенный гребень клокотал на столкновении вод, омут бугрился и вскипал пузырями. Чтобы плотину не размыло вширь, мельничные работники с помощью ополченцев укладывали в воду по обе стороны прорана сшитые вместе ковры из камыша и рогоза, придавливали их старыми жерновами. Оставив у прорана работников и трех ополченцев, Адам с остальными пошел к мельнику за рыбацкой снастью.
С посада, от сел Напрудского и Луцинского к плотине уже потянулись мужики и ребятишки. Мельнику – беда, народу – потеха. Бешенство весенней воды веселит сердце и кружит голову почище хмеля. Уже перебросили длинную веревку через поток там, где он, выравниваясь после крутого падения, рождал первый изогнутый гребень. Держась за веревку, отчаянные рыбаки входили в ледяную воду по пояс, ставили на дно хвостуши – трехаршинные верши с широким четырехугольным зевом, плетенные из ивовых прутьев, – с подвешенными к ним тяжелыми камнями и, привязав хвостушу к веревке, ошалело выскакивали на берег, бросались к большому костру, натягивали портки, стуча зубами и приплясывая. Адам, оставшись в исподнем, вошел в самую середину потока с громадной хвостушей. Вода уже доходила ему до груди, а он не останавливался.
– Адамушка, привяжись к веревке! – надрывно кричал с берега сухонький мужик, стараясь пересилить рев воды и голоса людей. – Уташшит тебя водяной в омут, привяжись, родненький!
Адам не оглядывался. Устанавливая снасть, он вдруг с головой ушел в поток, на берегу испуганно ахнули, двое мужиков, еще не обсохших, рванулись было к воде от костра, но Адам вынырнул, ошалело фыркая, побрел к берегу, волоча за жабры крупную, рвущуюся на волю щуку. Его встретили хохотом, он бросил рыбину на землю, сунул в рот кровоточащие пальцы, кто-то накинул на него длинный зипун.
– Ай да Адамушка, бес водяной!
– Купца по хватке видать: он и тонуть будет, а на берег со шшукой в руках вылезет.
– Кто мешает – ныряй да хватай, – смеясь, сказал подошедший с оружейниками Вавила Чех.
– Опустил хвостушу-то, слышу – ка-ак жахнет! Вода-то – слеза, вижу, мотается в верше – ей голову прутьями защемило, не то бы враз вывернулась. Я прямо головой в хвостушу и унырнул, потому как за хвост ее, сатану, в воде нипочем не удержать, – нащупал жабры да и выволок. Токо жабры у сатаны – што пасть с зубами, искровенился. Но – шалишь, не таких шшук имали.
– Не укусишь небось, щука, она молодая хороша, жареная.
– Да и эта не стара, вишь, голова плоская – донная это, из крупной породы.
– А вот мы спробуем.
Суконник всыпал в раскрытый щучий зев горсть соли, влил конопляного масла, обложил рыбину листами смородины и веточками укропа, завернул в холстину, уложил в разрытый костер и забросал горячим песком.
– Теперь наваливай – штоб жаром ее проняло. К закату спечется.
– Искусник ты, Адамушка, – подольстил сухонький мужик.
– Какое там! Вот Каримка – тот искусник. Трехпудовую шшуку так сготовит – язык проглотишь.
– Вечор, говорят, отпросился он да пошел со своими татарами вверх по Неглинке. Там тоже пруды спускают.
– От рожа басурманская! Дозвал бы, што ль?
– Он тя искал, дядя Адам, – сказал тихий мальчишка из бронной слободки. – Ему сказали – ты в ополчении.
– Ну, коли так… Да зря он туда пошел. В неглинских прудах уж нет той рыбы, што на Яузе попадается. Тут и стерлядку, и осетришку можно схватить, там же – густёра одна.
Мужики начали разоблачаться – пора вынимать верши. Адам достал из мешка белый сухарь, угостил мальчишку, спросил:
