– Тут как раз в газетах поднялась шумиха по поводу золотых таблиц, купленных Маннхаймом. Я подумал, что их похищение вызовет настоящую сенсацию. Таблицы были такие ценные, что на вырученные за них деньга я мог бы прожить всю оставшуюся жизнь. И никаких тебе кабаре, никаких фрау Мюллер. Но таблички оказались из белого золота. Ни один скупщик их не принимал.
В глазах Хублайна блеснула влага, настроение у него явно изменилось к худшему.
– Я совершил это ограбление. Упорно раздумывал и работал, но ничего не достиг. Когда Китаец обратился ко мне с предложением купить таблицы за гроши, у меня было впечатление, что жизнь прожита напрасно. Я чувствовал себя марионеткой, которой никто не желает управлять. Я продал ему таблицы, а потом… потом…
Голос постепенно затих. К стене вновь обратились невидящие глаза. Хайнрих Хублайн вернулся в царство забвения, безмолвия, пустоты.
Холмс перевел взгляд на меня, видимо, осознавая, что у него не осталось никаких приманок, дабы возвратить ускользающую личность этого человека в мир реальный, и он смирился с этим.
Сыщик жестом приказал Хаммеру открыть дверь. Хублайн даже не заметил нашего ухода.
В глубокой печали покидал я этого бедного, неуравновешенного, заблудшего человека, однако скорбь эта тут же уступила место чувству сильнейшего изумления.
– Холмс, каким образом вы сумели установить, что все пять преступлений совершил Хублайн? И что он блистательно сыграл роль уборщицы?
На лице Холмса появилась едва заметная улыбка: видимо, он был доволен собой.
– А вас не поразило, доктор, что во всех преступлениях, которые нам перечислил фон Шалловей, было нечто общее?
Я отчаянно ворошил в памяти, пытаясь понять, что именно позволило Холмсу разрубить гордиев узел, но заранее предчувствовал, что мои усилия окажутся бесплодными.
– В каждом преступлении чувствовался характерный почерк какого-либо преступника, у которого неизменно оказывалось железное алиби. Все алиби были случайными. Подумайте, Ватсон: на Моренштрассе была очищена квартира скупщика краденого. В Бремене украдены драгоценности, принадлежавшие жене подозреваемого в контрабандной торговле. И тут меня осенило, что кто-то использует папки архива и общий каталог не только чтобы скопировать характерные приемы некоторых преступников, но и для того, чтобы наметить себе жертвы. Кто же, кроме самих полицейских, имел доступ к этим папкам? Какой-то невидимка?
– Продолжайте, Холмс.
– Терпение, старина. Невидимками бывают, например, почтальоны. Они совершают свои обходы с такой регулярностью, что по прошествии некоторого времени мы перестаем их замечать. К той же категории относятся и уборщицы. А Хублайн, насколько нам известно, нередко перевоплощался в женщину. Немцы записывают и регистрируют абсолютно все, поэтому мне удалось узнать, что некая ночная уборщица фрау Мюллер не явилась на работу как раз в тот день, когда Хублайн сдался полиции. С тех пор о ней ни слуху ни духу.
– Пока исчезнувшую уборщицу не обнаружил Шерлок Холмс, – заявил я, гордясь своим другом. – Ваши открытия, безусловно, порадуют фон Шалловея, но какое отношение они имеют к нашим делам?
– Хублайн упомянул, что таблички у него за полцены купил Китаец.
– Сам Чу Санфу?
Холмс отрицательно покачал головой.
– Скорее всего кто-нибудь из его людей. Это случилось четыре года назад, и Чу все еще разыгрывал роль коллекционера. Конечно же, он не упустил табличек. С тех пор что-то изменилось и их ценность в его глазах резко возросла.
Мы уже подъезжали к Главному управлению полиции, где находился кабинет фон Шалловея, когда я задался другим вопросом.
– Хублайн упомянул о белом золоте. Что это такое, Холмс?
– Чистое золото – двадцать четыре карата. В нынешние времена используются сплавы, обладающие повышенной прочностью. Наиболее ходовое, в четырнадцать каратов, содержит в себе большой процент меди. Красное золото получают путем прибавления меди. Белое же вырабатывают двумя способами: с добавлением относительно дешевого никеля или платины, более редкого и дорогого металла, чем само золото. В священных табличках было именно такое золото, с добавлением платины, – не для придания прочности, а для красоты.
– Неужели скупщики пренебрегли табличками из-за их платиновой примеси?
– Полагаю, Хублайн стал жертвой обмана. Ведь в конце концов он был не профессиональным преступником, а всего лишь лицедеем. Всегда можно расплавить таблички, чтобы отделить золото от платины, – скупщики просто не решались приобрести вещи, кража которых наделала столько шума.
Вскоре после этого, покинув обезумевшего от счастья фон Шалловея в его кабинете на Александерплац, мы возвратились в гостиницу «Бристоль-кемпинг». Шеф полиции, весьма довольный тем, что его нераскрытые дела наконец-то благополучно разрешились, а заодно и выяснилась роль Хублайна, предложил устроить что-то вроде праздничного банкета, но, к моему вящему сожалению. Холмс отговорил его от этой мысли, сославшись на неотложные дела. Фон Шалловей был слишком тактичен, чтобы расспрашивать об этих делах.
Как только мы вернулись в отель, Холмс тут же исчез. Подозреваю, что он срочно отправился в британское посольство, чтобы связаться отгула по телеграфу со своим братом в Лондоне. Какие еще телеграммы он мог послать или получить, я не знаю. По его возвращении мы сразу же упаковали вещи: это не заняло много времени, ибо мы путешествовали налегке.
Теперь Холмс собирался в Египет. Я не без некоторого ехидства заметил, что торговое судно, на котором находилась украденная из дома Сполдинга реликвия, могло изменить маршрут и в таком случае уже прибыло в Александрию. Но Холмс, как всегда, знал, что делал.
– На «Хишури Каму» перед отплытием не хватало двух кочегаров, Ватсон. Капитану пришлось
