тайне, то сделано это будет в каирской мечети Аль-Азгар. Вот уже целое тысячелетие, как здесь находится религиозный центр ислама.
– Это вполне сообразуется с чувством местного населения, – заметил Орлов.
– Полагаю, уже пора спать, – тут же сменил тему сыщик. – Почему бы вам не остаться у нас? – добавил он, обращаясь к Орлову. – Места вполне достаточно.
В наши гостиничные апартаменты вела одна-единственная дверь. Около нее-то Орлов и устроился. Присутствие Холмса в Каире обрело чрезвычайную важность, и прежде чем достичь двери нашей спальни, любому непрошеному посетителю пришлось бы незамеченным миновать Орлова, что было практически невозможно, ибо тот обладал чуткостью бенгальского тигра.
Прежде чем потушить свет, я поведал Холмсу о своих приключениях в закоулках Каира. На его лице попеременно отразились сначала суровость, затем серьезность и, наконец, облегчение.
– Слава Богу, Ватсон. Вы спаслись только благодаря своей находчивости. Что бы я делал, если бы Лу Чанг расправился с вами?
В этих нескольких словах отразились те самые эмоции, проявлять которые Холмс не позволял себе с того дня, как я был задет пулей убийцы Ивэнса. Мне вновь приоткрылась эта великая душа, что скрывалась под маской холодного, даже сурового сыщика. Словно устыдившись своего порыва, он тут же изменил тон.
– Шекспир прав. Все хорошо, что хорошо кончается.
На следующее утро, после завтрака, к нам потянулись представители местных властей и я узнал, что ситуация в стране весьма неблагополучна. Здесь, на краю аравийской пустыни, вся ответственность в период кризиса возлагалась на плечи частного лица из Лондона. Присутствие помощника, доктора, только усугубляло положение. Поэтому я связался с Греем и напомнил данное им накануне обещание свозить меня к пирамидам. Судя по тону, полковник был недоволен тем, что придется на время забросить важные дела, но тем не менее согласился.
Он провел меня до моста через Нил. По утрам, объяснил мне полковник, тут бывает большое скопление людей и животных. Здесь и в самом деле было великое множество верблюдов и ослов. На них восседали или их вели на поводу не менее многочисленные мужчины в тюрбанах и закутанные в чадру женщины. Хватало и нищих ребятишек. Я ожидал, что нас со всех сторон осадят арабы, требуя бакшиша, но этого не случилось: несомненно, их остановил военный мундир полковника и его сугубо официальный вид. На другом берегу Нила нас ожидали ослы, мы оседлали их и направились в сторону трех пирамид, возвышавшихся над морем песка.
Грею, вероятно, приходилось сопровождать многих приезжающих. Среди них он упомянул и принца Уэльсского. Я прекрасно знал, что это произошло в 1862 году, из чего можно было сделать вывод, что полковник уже давно находится в этой стране.
Перед тем как начать экскурсию, он напомнил мне, что жара тут бывает невыносимой, а я еще не полностью оправился от путешествия по морю. Поэтому я на всякий случай захватил с собой свою небольшую медицинскую сумку.
Казалось, пирамиды находятся очень близко, рукой подать, но впечатление было ошибочным. Я предложил посетить крупнейшую из них – Пирамиду Хеопса, и когда мы подъехали ближе, я был поражен тем, что пирамида высотой более четырехсот футов кажется не такой уж высокой. С другой стороны, в ярком солнечном свете, ослепительно отражавшемся от каменных плит, определить ее истинные размеры было не так-то просто. У подножия мной овладело горячее желание забраться на самую вершину, желание, которое не нашло одобрения у Грея. Пирамида напоминала огромную лестницу, если можно назвать ступенями уступы в четыре фута, поэтому подняться на самый верх с виду было не так уж трудно.
Грей решил пойти мне навстречу, и через полчаса, весь в поту и запыхавшийся, я стоял на старейшей и самой большой из всех пирамид. В давно минувшие времена она была выше, но теперь на месте ее искрошившейся верхушки образовалась площадка шириной более чем в тридцать футов. Общество Грея оказалось для меня очень ценным, потому что он показал и назвал хорошо видимые отсюда другие пирамиды и различные гробницы. Словно зачарованный, любовался я изумрудно-зеленой долиной Нила. С другой стороны бескрайняя пустыня, простиравшаяся за рекой, наводила ужас своим мертвеющим однообразием.
Теперь стало ясно, насколько обоснованны предупреждения полковника о здешнем полуденном зное: впечатление было такое, будто я нахожусь в турецких банях Невилля на Нортамберленд-авеню.
Ни наверху, ни у подножия пирамиды не было никакой тени. Грей предложил спуститься по северной стороне, где чуть ли не в самом низу находится вход в гробницу Хеопса, и там укрыться от испепеляющего солнца. Я охотно согласился. Полковник посоветовал мне подходить вплотную к краю каждой плиты, откуда уже видна нижняя – это была необходимая предосторожность. Обычно я побаиваюсь высоты, но тут не испытывал никакого страха: так сильно было желание укрыться от палящего солнца и жары.
Наш спуск состоял из длинной череды прыжков с одной плиты на другую. Наконец мы достигли темного коридора, который круто спускался вниз. Слава Небу, здесь было значительно свежее и прохладнее, чем снаружи, где, казалось, солнце угрожает вытопить весь жир из моего тела. Грай предложил мне пройтись по склепам, осмотреть погребения фараона и его супруги, но я отклонил предложение, зная, что там нет ничего заслуживающего внимания. Я полностью отдавал себе отчет, что здесь, на глубине, среди неиссякающего потока туристов, мне ничто не угрожает, но чувствовать над собой тонны и тонны огромных камней было довольно неприятно. Необъяснимое, но вполне реальное ощущение. Я кое-как наконец отошел от жары и рад был спуститься вместе с полковником на землю и усесться на своего осла.
По пути к Сфинксу мы миновали несколько больших шатров, которые я заметил еще с верхней площадки пирамиды. Грей объяснил, что эти шатры, вероятнее всего, принадлежат арабам с юга, бедуинам, которые дожидаются спада жары, чтобы свернуть временное жилище и направиться дальше, скорее всего в Каир. В легкой тени от этих белых передвижных домиков стояли превосходные стреноженные лошади.
Грей ехал впереди, видимо, подсчитывая, сколько раз ему приходилось сопровождать на экскурсию всяких идиотов. Вот тут-то из ближайшего шатра и вышел высокий бородач, одетый в длинный развевающийся балахон из какой-то, как мне показалось, тончайшей ткани. Это одеяние было перехвачено широким поясом из серебряных пластин, к которому крепились узорчатые ножны с вложенной в них кривой саблей. На ногах у него были расшитые туфли с острыми мысками. Настоящий денди пустыни, подумал я. За ним следовал другой мужчина с неухоженной черной бородой. Щеку его – от виска к носу – пересекал кривой шрам. Затягиваясь, рана, видимо, оттянула веко вниз, что сильно безобразило лицо.
Пока я смотрел на них, второй бородач вытащил из-за кушака кривой кинжал. Издав громкий предупреждающий вопль, я выхватил из переметной сумы свой медицинский саквояж и изо всех сил швырнул в нападающего: сумка попала ему в голову как раз в тот миг, когда он, выхватив кинжал, бросился
