Проходя мимо сверкающего автомобиля, Невейзер наткнулся на милиционера Яшмова, который внимательно изучал номерные знаки, заходя то спереди, то сзади. Его действия легко было понять: сзади на машине был совсем другой номер, чем спереди. Яшмов был не в форме и без служебного блокнота, он не мог записать оба номера для сравнения, поэтому он сначала запоминал передний номер и шел к заду машины, держа в уме передний номер и повторяя его. Но, взглянув на задний номер, он тут же забывал передний, он понимал только, что номера отличаются, но какими цифрами — не мог вспомнить. Тогда он запоминал задний номер и, твердя вслух его, шел вперед, смотрел передний номер, но звук собственного голоса мешал ему, он не мог делать два дела сразу: говорить и смотреть глазами, он на секунду обрывал повторение номера, читал этот и тут же забывал тот. Он обрадовался Невейзеру.
— Стой тут! — приказал он ему, а сам в который раз пошел назад. — Какой там номер? — спросил он оттуда.
Невейзер сказал.
— А тут совсем другой! — обрадованно сказал Яшмов. — То есть даже и похожего ничего нет! И, понимаю, хотя бы цифры не совпадали, но тут и буквы другие! Ну, дельцы! — восхитился Яшмов мрачным восхищением и пошел к столу выпить и подумать о той криминальной ситуации, которая сложилась в стране и о которой он хорошо знал из газет, из оперативных районных сводок, — он профессионально и по- человечески переживал и никак не мог понять причину. Каждая газета предлагала свой вариант ответа, и беда Яшмова заключалась в том, что он каждый новый ответ принимал как истинный, но за ним следовал в другой газете другой ответ — еще резоннее и истиннее...
— Что ж, — сказал Невейзер, — мы тут будем пить, а подозреваемый разгуливает на свободе и даже женится!
— Я могу отдохнуть? — спросил Яшмов.
— Для некоторых профессиональных категорий нет выходных дней, — храбро ответил ему Невейзер. — Для поэтов, например. Они же всегда творят. Для философов. Они всегда мыслят. И для милиционеров. Потому что преступление может быть совершено в любой день, у преступников тоже нет выходных дней.
— Согласен! — согласился Яшмов. — Философы и поэты. Согласен! Но могут они писать стихи и мыслить без вдохновения?
Невейзер вынужден был ответить:
— Нет.
— Почему же я должен работать, не имея вдохновения?
— Долг, — коротко напомнил Невейзер.
— Что такое долг? — тут же с живостью поинтересовался Яшмов.
— Чувство необходимости.
— Что такое необходимость? — тут же задал вопрос Яшмов.
Невейзер подумал. И сформулировал:
— Необходимость есть то действие, которое ты должен выполнить независимо от твоего желания. Потому что оно нужно обществу.
— Хорошо! — похвалил Яшмов. — Но еще вопрос: когда я должен выполнить долг?
— Как когда? Всегда!
— А если я сплю?
— Вас разбудят.
— А если, — засветился улыбкой победы в споре Яшмов, — такая ситуация: горит дом. Сильно горит. В огне мечется девочка и кричит. Что велит долг? Спасти ее?
— Да. Даже если видишь, что спасти невозможно. Но надо попробовать. Долг есть чувство вне разума и рассуждений, вне логики, многие шли на гибель, лишь бы выполнить долг! — с вдохновением сказал Невейзер.
— Да я согласен, согласен! — успокоил его Яшмов. — Я согласен спасти девочку, даже если я сам погибну. Согласен, а не могу. Ты говоришь: всегда, — а я говорю: не могу!
— Почему?
— А я без ног! — поставил точку Яшмов и радостно засмеялся. Он, когда и в шахматы выигрывал, радовался выигрышу не с ехидностью, как некоторые, а добродушно, без обиды для партнера.
— То есть как без ног? — удивился Невейзер. — Как это — без ног?
— А вот так — без ног! — стал поднимать Яшмов свои целые и здоровые ноги. — То есть я-то с ногами, но могу-то ведь быть и без ног. А ты говоришь — всегда. Значит, не всегда, а как?
Невейзер пожал плечами.
— По обстоятельствам! — объяснил Яшмов.
— Мне-то что, — сказал Невейзер. — А он сказал: я, говорит, никакую милицию не боюсь.
— Кто?
— Он.
— Никакую?
— Абсолютно.
Яшмов встал. Теперь он был в службе и благодаря многолетней тренировке моментально протрезвел. Это и раньше случалось. Как-то его призвали для укрепления оперативной группы, по всему району искавшей преступников-гастролеров, похитивших стадо овец в триста пятьдесят голов. Он был поднят среди ночи, причем поднят не от сна, а от тяжелого пьяного состояния — три дня подряд пил, переживая непростительную ошибку, что засадил бухгалтера. Конечно, теперь он будет считаться первым шахматистом округа, то есть не считаться, а являться таковым, но Гумбольдт-то исчез — непобежденным! Умный Яшмов человек, а не сообразил, какую яму вырыл сам себе. (Он уж потом и хлопотал за Гумбольдта, и выступал на суде с положительнейшей характеристикой — ничего не помогло.) Так вот, Яшмова подняли и объявили приказ. И он тут же прекратил в себе действие хмеля. Три дня и три ночи ловили похитителей по лесам и долам: как сквозь землю провалились. Мчались через станцию Сиротка, остановились воды попить, кто-то прошел мимо эшелона, притормозившего на минутку, и услышал блеяние. В этом эшелоне и обнаружили все стадо, но без похитителей, без сопровождающих, без людей вообще, с одними только накладными документами, что груз оформлен (с печатями и подписями) прямым рейсом Кустанай — Комсомольск-на- Амуре. Вся опергруппа сильно обрадовалась, а Яшмов как стоял, так и свалился замертво — не от усталости, а от хмеля, возобновившегося в нем точно в том же градусе, в котором был трое суток назад.
И вот Яшмов, встав за спиной кавказца, но боком, будто говорит не с ним, а в некую перспективу, сквозь зубы сказал:
— Ваши документы, пожалуйста!
— С удовольствием! — сказал кавказец и подал паспорт.
— И на машину! — сказал Яшмов.
Кавказец дал документы и на машину.
— Так... — сказал Яшмов, с легкостью отколупывая фотографию от паспорта. — Фальшивый, значит?
— Что, не нравится? — огорчился кавказец. — На, я лучше дам!
На другом паспорте была та же фотография, но приклеенная крепче, остальное же: год рождения, место жительства, возраст и даже национальность — все было совсем другое.
Однако паспорт был сработан чисто, ничем не отличался от настоящего, Яшмов же был человек нового мышления и уважал презумпцию невиновности. Вернув личный паспорт кавказцу, он полистал технический паспорт автомобиля.
— Это от другой машины! — сказал он и протянул руку, ожидая уже по привычке другого, более подходящего документа.
— Это да, конечно, — подтвердил кавказец. — У нас это считается ничего. Главное, на машину паспорт, не на самолет, правильно? — обаятельно улыбнулся он Кате.
Катя посмотрела на него с ироническим восхищением, как на единственного мужчину в мире. Он, впрочем, так и полагал.
Яшмов подумал. Кто знает, может, у них там действительно... Усомнишься — обидишь патриотическое достоинство человека.
