Возле двери был домофон, оттуда послышался хриплый голос:
– Кто?
– Свои! – сказал Змей.
– Ладно! – ответил голос, и дверь сама собою распахнулась, открывая длинный коридор. В конце коридора показался Больной, кутающийся в махровый халат.
– Стоять на месте! – сказал он. – Что нужно?
– Всего лишь рубль, Саша, – сказал Писатель с елейным ехидством.
– Вы кто?
– Ты что, не узнаешь? – удивился Змей. – Мы…
– Стоять тихо и спокойно! Вам рубль? Рубль? А почему не десять, не сто?
– Можно и сто, – заторопился Змей. – До завтра. (Он всегда брал до завтра.)
– А почему не тысячу? Почему не десять тысяч?
– Да… – начал было Парфен, но Больной крикнул: – Молчать! – и продолжил: – Почему не сто тысяч? Почему не миллион? Почему не десять миллионов? Почему не двадцать миллионов? Почему не тридцать?..
Он дошел до ста пятидесяти миллионов, Писателю это надоело, и он сказал:
– Ладно, мы пойдем.
– Стоять! – заорал Больной и выхватил из-за пазухи пистолет, направив его на друзей. – Стоять, стрелять буду!
– Нелогично, – миролюбиво заметил Писатель. – Кому же захочется стоять, если в тебя собираются выстрелить?
– Смоешься – пристрелю! Будешь стоять – пожалею. Может быть, – пообещал Больной.
Друзья тесно стояли в двери. Они понимали, что надо просто броситься всем разом в сторону, но как это сделать согласованно? – Больной хоть и далеко, а близко, услышит даже шепотом произнесенное слово.
– Кто вас прислал? – спросил Больной.
– Мы сами, – сказал Змей.
– Если скажете, кто вас прислал, сразу же отпущу.
Парфен, вращаясь в кругах власти, имел много информации, в том числе о криминальных структурах. Не зная подробностей, он знал клички некоторых авторитетов. И решил назвать.
– Зуб послал, – сказал он.
– Зуб?! – закричал Больной. – Тогда нате!
И выстрелил – и дверь сама начала закрываться, друзья еле успели выскользнуть во двор.
– Все живы? – спросил Змей. – Что с тобой, Писатель хренов?
Писатель был бледен и трогал пальцами висок.
– Она вот здесь. Над ухом пролетела. Прямо вот здесь. По волосам прошлась. Пуля. Еще миллиметр – и…
– Только в обморок не падай, – сказал Парфен. – Возись с тобой!
Они вышли из двора, не имея ни сил, ни желания обсуждать поведение Больного. Писатель понимал, что произошло событие чрезвычайной, судьбоносной для него важности, но решил отложить потрясение от этого события на то время, когда он будет достаточно здоров, чтобы это потрясение перенести.
Бесцельно прошлись они по улице. Вдруг Змей поднял голову и увидел на ажурном балкончике второго этажа старуху Элеонору Витольдовну, тепло одетую, в старой шубе и шали. Элеонора Витольдовна двадцать три года назад потеряла сына: тот поехал в командировку и там, в далекой Карелии, скончался от сердечного приступа. Тело не сумели привезти на родину, похоронили на месте. Элеонора Витольдовна из-за нездоровья не сумела съездить туда. Она не верила, что сын умер. Двадцать три года она ждет на балконе, что сын ее выйдет из-за угла и пойдет домой. Много раз она принимала за него других людей, и все они, хотя прошло двадцать три года, были в возрасте погибшего сына: тридцати пяти лет. В последнее время из-за плохого зрения она стала ошибаться чаще.
– Але! – крикнул Змей.
– Витя, это ты? – спросила Элеонора Витольдовна.
– Я. Мне рубль нужен.
– Конечно, конечно! А потом ты домой?
– Потом домой.
Элеонора Витольдовна пошарила в кармане, долго рассматривала на ладони деньги, поднося к глазам, нашла рубль и бросила вниз.
Она знала, что ошибается, приняв за сына чужого человека, но подумала о том, что где-то другая женщина, ждущая другого сына, примет за него ее, Элеоноры Витольдовны, сына, просящего рубль, и она отдала рубль чужому человеку за ту женщину, она отдала рубль как чьему-то сыну. К тому же, она благодарна была, что не в пустоту, а кому-то, не про себя, а вслух имела возможность произнести слова, живущие в ней двадцать три года: «Витя, это ты?» – после которых она сейчас пожалеет себя и поплачет.
Змей поднял рубль, упавший на тротуар, взял три рубля Парфеновых и побежал в ближайший ларек.
Писатель и Парфен отошли в сторонку.
– Зачем ты позволил ему обмануть старуху? Это подло, – сказал Писатель.
– Ты сам молчал.
– Я растерялся.
– Мог бы вернуть, если такой честный! – рассердился Парфен. – Знаю вас, щелкоперов! Ты сам в душе в сто раз подлей Змея. Но Змей поступил искренне и непосредственно, а ты ему позволил! Но обязательно потом о совести поговорить! Ненавижу!
– Ты играешь в циника! – презрительно сказал Писатель.
– Да, я циник! А ты, если мир расколот и трещина проходит через твое сердце, откажись от пива!
Писатель только хмыкнул, поражаясь алогичности и несуразности предложения Парфена.
…И вот он, Момент Первого Глотка!
Змей и пластиковым стаканчиком разжился, чтобы все культурно. Он налил сперва Парфену (который первый пришел к нему и которому он был должен), затем Писателю (который пришел позже, но тоже гость), а уж потом себе, и все три порции были абсолютно равновелики, если б кто-то досужий вздумал измерить их, то, будьте уверены, в каждом стакане оказалась бы ровно треть поллитры, то есть приблизительно – 166, 6666666667 миллилитра. Жидкое блаженство пролилось сквозь горячие и сухие горла их, проникло в истомленные желудки, а потом какими-то неведомыми путями стало растекаться по жилочкам. Писатель угостил друзей сигаретами (уж этого у него всегда запас был, потому что без табака он не мог работать), они постояли, покуривая и ласково поглядывая друг на друга, а потом пошли навстречу судьбе, уверенные, что теперь она будет милостива к ним. Они позволили себе даже лирическое отступление от действий: остановились у витрин недавно открытого магазина «Три медведя» и последовательно охаяли всю мебель, которая им была видна: безвкусно, пошло и до противного дорого.
– Мне бы верстачок, я бы из вот этого ящика венское кресло сделал! – сказал Змей, тыча пальцем в большой ящик из неструганых досок, лежащий у крыльца.
Писатель, показывая, что он уважает Змея и его намерения, осмотрел ящик и даже приподнял его, оценивая тяжесть древесины.
И сказал:
– Там за ним валяется что-то. Какой-то сверток. На бумажник похоже, только раздувшийся какой-то, большой слишком.
– Я сто раз находил бумажники и кошельки, – сказал Змей. – И ни в одном не было денег.
Парфен, будучи скептиком и разочарованным в жизни вообще человеком, должен был согласиться со Змеем, но он вдруг вспомнил, что ушел из дома и у него начинается новая жизнь, в которой, возможно, он из скептика превратится во что-то другое. Поэтому он отодвинул ящик, нагнулся и брезгливо поднял сверток, который действительно напоминал бумажник, но очень уж был велик, словно нарочно сделан для бутафории, для витрины, например, магазина кожгалантереи.
