– Мы сказали, что поедем в Сидней, – уведомил меня Уайт Минчлес. – На это он никак не отреагировал и никаких предложений не делал…
Высокие стаканы были уже почти пусты. Уайт Л.Минчлес взглянул на часы и проглотил остатки своего черного кофе.
– А вы нам так и не сказали, – начала несколько сбитая с толку миссис Петрович, – почему ваш друг назвал молодого человека преступником. То есть я могу понять, почему парень напал на вашего друга и сбежал, если он действительно преступник, но почему ваш друг пришел к такой мысли?
– Я только что хотел задать такой же вопрос, – важно произнес Уайт.
«Напыщенный болтун», – подумал я.
– Мой друг Джик – настоящий художник. Он не выносит дилетантов в искусстве. Поэтому и назвал его работу преступлением. С таким же успехом он мог бы назвать его рисование мазней или пачкотней.
– И… все? – разочаровалась она.
– Ну… молодой человек работал красками, которые обычно не смешиваются. А Джик – человек требовательный. Он не может спокойно смотреть, если краски используются не как следует.
– А что это значит «не смешиваются»?
– Краски – это химикаты, – снисходительно пояснил я. – Большинство из них не влияют одна на другую. Но надо быть осторожным.
– А к чему приводит неосторожность? – поинтересовалась Руфи Минчлес.
– Ну… ничего, конечно, не взорвется, – улыбнулся я. – Просто… ну, если смешивать белила, а в них есть свинец, с желтым кадмием, который содержит серу, как на ваших глазах делал тот молодой человек, то вы получите приятный бледный тон… Но оба вещества взаимодействуют и с течением времени темнеют, что изменяет картину.
– И ваш друг назвал его действия уголовным преступлением? – недоверчиво переспросил Уайт. – Но ведь это, пожалуй, чересчур!
– Э-э… Ну, к примеру, Ван Гог пользовался яркой желтой краской, являющейся соединением хрома, когда рисовал свои «Подсолнухи». Желтый кадмий тогда еще не был открыт. А желтый хром, как выяснилось, разлагается и лет через двести дает зеленовато-черный тон. Так вот, подсолнухи уже имеют странный цвет, и до сих пор еще никто не придумал, как остановить процесс…
– Но ведь парень рисовал не для потомков! – вышла из себя Руфи. – А что он не Ван Гог, так оно сразу видно…
Я решил не говорить им, что Джик надеется на признание в XXIII столетии. Он всегда был одержим идеей стабильности тона и когда-то затянул меня на курс химии красок.
Американцы поднялись, собираясь уйти.
– Все было удивительно интересно, – с улыбкой заявил Уайт и, заканчивая разговор, добавил: – Но я все-таки лучше вложу свои деньги в оборотный капитал…
Глава 7
Джика не было ни в туалете, ни в залах Художественного центра. Я нашел его с Сарой в номере отеля. В дверях стояла очаровательная медсестра из персонала отеля.
– Постарайтесь не тереть глаза, мистер Кассаветз, – посоветовала она на прощание. – Если станет хуже, позвоните в регистратуру, и я приду.
Она с порога подарила мне профессиональную улыбку и зашагала по коридору.
– Как глаза? – спросил я после паузы.
– Что-то страшное. – Они были ярко-красные, но сухие, значит, дело шло на поправку.
Сара процедила сквозь зубы:
– Надеюсь, что Джик через день-два выздоровеет. Но больше мы рисковать не будем.
Джик промолчал. Ну что ж, этого и следовало ожидать.
– Ладно, – сказал я. – Счастливого уик-энда, спасибо за все.
– Тодд… – начал было Джик.
– Нет, – немедленно вмешалась Сара. – Это не наше дело. Тодд может поступать, как ему заблагорассудится, но у нас нет ничего общего с неприятностями его кузена. Мы не будем этим заниматься. И точка.
– Тодд не бросит дела, – сказал Джик.
– Тогда он просто идиот! – со злостью сказала она.
– Разумеется, – подтвердил я. – В наши дни каждый, кто старается исправить несправедливость, – идиот. Гораздо лучше не вмешиваться, не принимать участия и не брать на себя ответственности. Мне и в самом деле следовало бы сейчас рисовать в мезонине Хитроу и улаживать собственные дела, а Дональд пусть погибает. Конечно, так намного разумнее! Но вся беда в том, что я не могу так поступить. Я вижу, в каком аду он живет. Как же мне повернуться к нему спиной? Тем более что есть шанс вытянуть его. Ты права, Сара, я могу не справиться с этим. Но я могу хотя бы попробовать!..
Я на какое-то время замолчал.
– Ну, – продолжал я, силясь улыбнуться, – так кончается исповедь самого большого в мире зануды. Развлекайтесь на скачках, может, и я туда попаду!..
Я помахал им на прощанье и вышел. Ни Джик, ни Сара не проронили ни слова. Я закрыл дверь и поднялся на лифте в свой номер.
«Сару можно пожалеть, – подумал я. – Она еще не поняла, что если Джик превратится в рохлю в мягких туфлях, то он уже никогда не сможет рисовать свои картины».
Я посмотрел на часы и решил, что эта самая «Ярра Артс» еще не закрылась. Попробую наведаться туда.
Я шел по улице Свенстона и гадал: окажется ли в галерее юный скипидарометатель, а если окажется, то узнает ли он меня? Его лицо, я видел какой-то миг, потому что больше стоял у него за спиной. Он шатен, у него прыщ на подбородке, тяжелая челюсть и крупный рот. Ему нет двадцати. Одет в голубые джинсы, белую рубашку и легкие сандалии. Рост приблизительно пять футов и восемь дюймов, вес – фунтов сто тридцать. Шустрый и пугливый и, конечно, не художник.
Галерея оказалась открытой и была ярко освещена. Посреди витрины на золоченом выставочном мольберте – картина с лошадью. Не Маннинга. Изображение какой-то австралийской лошади и жокея. Каждая деталь вырисована, подчеркнута и, на мой вкус, слишком много краски. Тут же висело объявление – золотом на черном фоне, – в котором говорилось о специальном показе произведений известных анималистов. Рядом с объявлением приветствие: «Добро пожаловать на Мельбурнский кубок!»
Типичная галерея. Таких сотни во всех странах мира. Помещение расположено в глубине улицы, подальше от дороги. Внутри блуждало несколько посетителей, рассматривающих картины. Серые стены, хорошее освещение.
Перед входом в галерею я вдруг заколебался, чувствуя себя так, словно стоял на вершине лыжного трамплина. Я сделал глубокий вдох и переступил порог.
Внутри – зеленый ковер и старинный стол у самой двери. Молодая женщина выдавала маленькие каталоги и щедрые улыбки.
– Проходите, пожалуйста, – пригласила она. – Внизу тоже экспозиция.
Она вручила мне каталог: сложенную блестящую обложку с прикрепленными в середине несколькими листками текста. Я пролистал их. Сто шестьдесят три позиции, последовательно пронумерованные, проставлены названия, фамилии художников и цена. В каталоге указывалось, что на рамах картин, которые уже проданы, будет красная наклейка.
Я учтиво поблагодарил женщину.
– Проходил мимо и решил заглянуть.
Она окинула меня профессиональным взглядом и сразу поняла, что я не отношусь к богатым посетителям. В своем костюме, сшитом по последней моде, она чувствовала себя вполне непринужденно. Типичная австралийка, хотя слишком самоуверенная, чтобы просто стоять при входе.
– Что ж, милости просим! – сказала она.
Я неторопливо пошел по длинному залу, сверяя картины с каталогом. Большая часть их принадлежала кисти австралийских художников, и я понял, что имел в виду Джик, говоря об отчаянной конкуренции. Знатоков своего дела было так же много, как и у нас, в Англии, а то и больше. И уровень кое в чем был
