примером. Вот если вся жизнь – пример, тогда хорошо. Даешь ежедневно стране угля, мелкого, но много, а не упираешься, как стахановец, один раз для рекорда – ну, и чем это не подвиг? Стаханов поехал получать орден и автомобиль, а ты, между прочим, остался работать, кайлом махать. Или сваи крепить в забое для будущего стахановского нового рекорда…
Нет, я понимал: красота подвига, величие, миг, озарение… Но книг про пионеров-героев, про разведчиков и про войну все-таки читал очень мало, а тянуло к тем, как я уже неоднократно и нудно рассказывал и еще повторю, где человек помаленьку, кропотливо и медленно создает целый мир. Как Робинзон, как герои «Таинственного острова». Меня восхищали подробные и тщательные гравюры- иллюстрации, что были в этих старых книгах: каждая доска, каждый столбик в жилище Робинзона и обитателей таинственного острова казались гладко и ровно оструганными и прилаженными.
Потом я понял, что в человеке, даже когда он живет совсем один, сохраняется эстетическая потребность окружить себя не только удобными, но и по возможности красивыми вещами. Пусть их никто не видит. Из этого я сделал далеко идущие выводы, но о них в другом месте, в другой, быть может, книге. (В частности, вопрос вопросов: будет ли человек писать стихи на прибрежном песке, если их через полчаса смоет прилив и никто не прочтет? Всю жизнь мне казалось: не будет. А теперь вот сомневаюсь…)
Но наша история правдива, поэтому придется рассказать о подвиге, который совершил Гоша, хоть и выглядит этот подвиг банальным, можно даже сказать – типовым.
Толик и Костя, шныряя на велосипедах по окрестностям, нашли картонный ящик. Открыли, увидели разноцветные трубочки.
– Фейерверки, – догадался Костя.
– Кто их выбросил? – поразился Толик людскому идиотизму.
– Новый год давно прошел, а они, наверно, испортились.
Решили поджечь, но с собой не оказалось ни спичек, ни зажигалки.
Отвезли ящик домой, а там мать. Загнала ужинать.
Спрятали в сарае, пошли есть.
Ели наскоро, елозя и переглядываясь.
Озабоченная Татьяна ничего не заметила. Она говорила с Гошей о делах. Опять о машине.
– Если бы опять «москвич» восстановить… Он так и лежит у речки… Может, посмотришь?
– Не уверен, что разбираюсь.
– И раньше не разбирался, а потом научился.
– Да? Ну, можно посмотреть…
Толик и Костя выскользнули.
Пошли в сарай. Хотели вынести, но Толик сказал:
– Мать увидит. Давай тут одну попробуем подожгем?
– Крышу подпалим, если полетят.
– Да они и не полетят еще, может! Испорченные же!
Костю довод брата успокоил. Зачем поджигать трубки, если не будет эффекта, он не подумал.
И первые несколько штук действительно не сработали.
Тут Костя обратил внимание, что в некоторых есть шнур.
– Дергать надо, а не поджигать! – догадался он.
И дернул.
И зашипело… И взорвалось.
Ребята не пострадали, успели отпрыгнуть в угол, когда появились первые искры, но тут взорвалась еще одна хлопушка, за ней другая…
– Что-то светло как-то на улице… – глянула Татьяна в окно.
И, охнув, выскочила во двор.
Выскочил и Гоша.
Сарай полыхал внутри, пламя уже пробивалось сквозь доски наружу.
Слышно было, как кричат Толик и Костя.
Гоша смотрел остекленевшими глазами, в которых плясали блики огня.
Татьяна металась, невнятно крича, и вдруг, закрыв лицо локтем, бросилась к сараю.
Но Гоша ухватил ее за руку, отшвырнул, стащил со стоявшего неподалеку чучела старую телогрейку, обмотался и побежал в огонь.
Из распахнутой двери полыхнуло, но он все же бросился вперед – прыжком, будто в воду.
Татьяна тихо выла, сев бессильно на траву.
И тут же вскочила, чтобы помочь: Гоша тащил под мышками орущих Толика и Костю.
Она осматривала детей, тискала, проверяла, всё ли цело, целовала и давала затрещины.
Не сразу обратила внимание на Гошу.
Тот сидел у забора с лицом цвета пасмурных сумерек, с закрытыми глазами.
– Гоша! – бросилась к нему Татьяна. – Гоша, ты опять?
Хлопнула его по щеке, потрясла за плечи.
Гоша открыл глаза. Посмотрел на Таню, на детей. Прикрылся рукой, чтобы не светило догоравшее пламя.
– Вы кто? Где я?
Часть 3
Татьяна умыла и переодела чумазых, но, к счастью, совершенно целых детей (у Кости только ресницы опалились на одном глазу, и глаз стал странно голым, над чем Толик очень потешался), а потом отправила спать.
– Объясните, пожалуйста, в чем дело? – попросил Гоша, и по тону его вопроса, по тому, что он не начал разговор при детях, по глазам его, очень изменившимся, растерянным, задумчивым, не таким суетливым и шныряющим, как раньше, Татьяна поняла, что он очнулся опять другим человеком.
Предстояло теперь выяснить, каким.
– Вы сами-то что помните?
– Ничего.
– Меня не помните?
– Нет. А должен?
– Вы вообще-то довольно давно здесь живете.
– Почему?
– Пришли сюда без памяти. И тут уже второй раз ее теряете.
– И за это время ничего не выяснилось?
– Нет.
– А что у меня с собой было?
– Да ничего, – слукавила Татьяна, успокаивая себя мысленно, что рано или поздно скажет правду. – Билет только самолетный на фамилию Мушков.
– Мушков?
– Не вспоминаете?
– Нет… А где я нахожусь?
– Город Чихов, Московская область.
– Чихов, Чихов… Я что-то предпринимал, чтобы вспомнить, кто я?
– Да не особенно…
И долго они еще разговаривали. Татьяна рассказала Гоше, каким он был сначала и каким потом. Факт воровства не скрыла, выразив надежду, что это случайность, которая никогда не повторится. Хорошо хоть деньги вернул. Футболистом еще побыл короткое время в местной команде, и успешно, но успехи быстро сошли на нет.
