когда человек под влиянием шока вдруг начинал абсолютно свободно говорить на том же немецком или английском языке! И никакой фантастики – просто из его пассивной памяти высвободилось то, что он знал!
– А в футбол вот он играть вдруг начал, это как? – спросила Татьяна.
– И хорошо? – Кобеницын совершенно не интересовался футболом, и события, связанные с триумфом и падением Гоши-футболиста, ему не были известны.
– Очень хорошо. Это не по-немецки говорить, это же навыки иметь надо, правильно?
– Да, – задумался Кобеницын. – С другой стороны, теоретически можно допустить, что любой, кто хоть раз смотрел футбол, может заиграть в него, как чемпион мира. Если ему внушить, что он чемпион. Известны случаи, когда под гипнозом люди на рояле начинали играть, хотя до этого только и знали про рояль, что клавиши черные и белые и что их много, – похвастался Кобеницын своим остроумием.
– Но я ведь не под гипнозом, – напомнил Георгий.
– Верно. У вас получается какой-то… синдром Феникса! – сделал открытие Кобеницын. – То есть попадаете в огонь – и заново возрождаетесь. Но не таким же, а новым. Сначала вы были совсем как ребенок, потом у вас был пубертатный период, переходный, а теперь вы явно взрослый человек! То есть вы за короткий период проходите все этапы человеческой жизни.
– То есть он следующий раз может стариком очнуться? – спросила Татьяна.
– Вряд ли. Но вы в любом случае, если что, сразу ко мне!
Проводив пациента, Кобеницын начал делать записи в истории болезни. Он чувствовал возбуждение и подъем. «Синдром Феникса» – отличный термин, да и само явление достойно внимания, тут материала не на кандидатскую, а на докторскую может хватить – если найти еще два-три подобных случая.
(Потом, дома, он перерыл ревниво все имеющиеся книги, отыскивая, не открыл ли кто уже это явление. И убедился – никто не открыл, он будет первым!)
А Георгию и Татьяне опять, как в прошлый раз, встретилась на выходе Лидия.
– Что-то вы зачастили! – сказала она вполне любезно и приветливо. – А я вот анализы сдаю, сахар в крови обнаружили. Что ж тут делать, значит, сладкая я женщина! – улыбнулась Лидия. И пошла дальше.
– Я ее знал? – спросил Георгий.
– Подруга моя.
– Какая-то… Приторная какая-то женщина.
– Да? А тебе нравилась.
Георгий испуганно обернулся, Татьяна рассмеялась:
– Да нет, ничего такого не было!
После поликлиники Георгий выразил желание пойти в милицию и подать заявление – в письменном или устном виде, как примут.
– Не боишься? – спросила Татьяна. – Вдруг ты был вор, убийца, насильник? Тебя ищут – а ты сам явишься.
– Вряд ли, – усомнился Георгий. – Что-то не чувствую я в себе ничего такого. А если вдруг окажется – пусть. Лучше быть виновным, чем никем. Неужели не понимаешь?
– Да понимаю, – сказала Татьяна, хотя считала, что ни в милицию, ни в налоговую инспекцию, ни в иные прочие государственные органы не надо ходить, пока не позовут. Или в случае крайней нужды. Она ко всему так относилась. В той же поликлинике или больнице не была лет десять. Пойдешь – тут же найдут какую-нибудь болезнь. Бывает, конечно, прихватит слегка то там, то здесь. Или простуда, грипп. Но Татьяна знала только два лекарства, которыми лечила все: анальгин и аспирин. Ну, и мед, конечно, и всякие травы.
В милиции их принял, естественно, Харченко.
Татьяна рассказала о том, что случилось.
– Ловко! – воскликнул лейтенант. – Людям весь футбол испортил – и забыл! Денежки слямзил – тоже забыл! Красота.
– Про то, что деньги украл, не доказано! – тут же возразила Татьяна.
– Ладно, – учел ее мнение Харченко, – спросим по-другому: о том, что тебя подозревают в краже, помнишь?
– Нет, – сказал Георгий. – А мы с вами были близко знакомы?
– С какой это стати? – Лейтенанта даже обидело предположение о близком знакомстве.
– Просто вы меня на «ты», хотя значительно моложе меня, вот я и подумал…
– А как же тебя еще? Ты бомж натуральный, да еще без памяти!
– Я без памяти, но я не бомж, – возразил Георгий. – И если мы не были близко знакомы, потрудитесь говорить вежливо со мной, как со старшим. К тому же вы на службе.
Он сказал это мягко, спокойно, но Харченко разозлился.
– Без вас знаю, что на службе!
(Но на «вы», отметила про себя Татьяна.)
– Удобно устроился! – продолжал лейтенант защищаться с помощью нападения. – Украл – забыл! А потом убьем кого-нибудь – опять забудем! Мне бы так! Тут скажешь что-нибудь не то или обидишь кого случайно – мучаешься, переживаешь, – посетовал Харченко на свой гуманизм. – Совесть ест, ночей не спишь! – преувеличил он, ибо сном как раз отличался, по выражению его матери, убойным – пока не выспится, хоть по лбу палкой стучи, не встанет. – Счастливая жизнь!
– Не вижу ничего счастливого, – сказал Георгий. – Человек должен нести ответственность за свои поступки.
Харченко хмыкнул. Слова Георгия один в один совпадали с главным милицейским постулатом о неотвратимости наказания, но лейтенант никогда еще не встречал человека, который сделал бы этот постулат принципом жизни. Что ж, если у этого неопознанного гражданина, явившегося в новой ипостаси, есть странное желание нести ответственность (да еще не зная, за что!), надо пойти ему навстречу!
– Хорошо. Я новый запрос пошлю. Я раньше на Мушкова посылал, на Колычева посылал, а теперь поступим по-другому: пошлю твою фотографию.
И направил их к штатному фотографу, который, однако, оказался занят и велел прийти завтра. Или послезавтра. Татьяна догадалась, дала ему пятьдесят рублей, и он нашел свободную минутку, снял Георгия.
Георгий маялся – очень хотел что-то делать, но не понимал что.
– Займись теплицей. Или дом попробуй подремонтировать, – предложила Татьяна. – Вдруг тебе будет интересно?
Георгий занялся.
И у него все пошло на лад. В сарае были целые штабеля кровельной жести, досок, кирпичей, которые отец Валеры, человек, в отличие от сына, дельный, приготовил для ремонта, но помешала болезнь.
Инструменты тоже нашлись.
Георгий за несколько дней привел дом в порядок, заменил все гнилое и старое, а потом покрасил и крышу, и стены краской, которую купила Татьяна – из своих денег, долларов не трогая.
– Забор у тебя какой-то… – сказал Георгий Татьяне. – Кривой.
– А чего ему прямым быть? Забор и есть забор, лишь бы стоял. Нет, если хочешь, поставь новый.
И Георгий поставил.
Ему никто не мешал: соседка Обходимова молча дивилась, а Кумилкин игнорировал, не испытывая тяги к контакту с человеком, который гробит жизнь на бессмысленное благоустройство в то время, когда надо решать коренные вопросы. К тому же Георгий его не замечал, будто не был знаком, это обижало.
Потом, походив по саду, Георгий взял тележку и отправился в карьер. Вернулся со щебенкой. В саду крошил ее до полной мелкости и усыпал ею дорожки. Сделав несколько рейсов, весь сад испетлял красивыми белыми дорожками. Костя и Толик сперва помогали, и даже с увлечением, но соскучились,
