— Ради бога! Ради бога!… Возьмите меня с собой, не оставляйте… Ради бога!…
— Ишь ты, бога вспомнил! Ну, вставай!… — Федор нагнулся над ним и помог встать на ноги. Марьям поддерживала его с другой стороны. — Теперь помоги мне взвалить его на спину. Вот так… А ты беги, беги, Марьям, я сам его дотащу!…
Но Марьям не побежала. Она шла чуть позади.
Вскоре они достигли выхода из оврага. Здесь их ждали остальные. Окруженные разведчиками, понуро стояли пятеро захваченных в плен немецких солдат.
Рана, полученная Терентьевым, оказалась опаснее, чем это ему померещилось в горячке боя. Он потерял много крови и ослабел.
Федор вынул из мешка плащ-палатку, расстелил на снегу и почти силой заставил лечь на нее Терентьева. Затем знаками он приказал четырем немецким солдатам взять плащ-палатку за углы и тащить. Терентьев тихо постанывал, плечо и рука мучительно болели.
Рядом с палаткой брел, увязая в снегу, щуплый немец в очках. Это он нанес удар Терентьеву. Солдата бил мелкий озноб, он искоса с каким-то затаенным отчаянием поглядывал на раненого и, очевидно, каждую секунду ждал, что ему пошлют пулю в голову.
— Посмотри, что ты наделал, гадина! — крикнул ему Федор и взмахнул перед его лицом автоматом.
Пленный остановился и, не понимая русского языка, решил, что его час настал. Закрыл лицо руками в черных рваных перчатках и судорожно зарыдал.
— Не надо его трогать, ребята, — сказал Терентьев, — пусть живет. Пусть знает душу русского человека…
— Слышишь? — прошептал Павел Ватутин, трогая за рукав ковылявшего по тропинке Зайцева. — Ты слышишь?…
Зайцев тяжело вздохнул, жалобно взглянул на Павла и заковылял дальше…
Верный своему предельно лаконичному стилю, Дзюба в очередном донесении посвятил этому ночному поиску всего две строчки: «Разведгруппа действовала успешно. Уточнила обстановку и доставила на КП пять пленных. Потерь нет. Два ранения».
Но были еще и другие итоги этой небольшой операции. В эту ночь Яковенко наконец понял по- настоящему, что за человек Марьям, как они нужны друг другу.
2
— Товарищ командующий! Прошу не отбирать пять танковых полков. А без тяжелой танковой бригады я не могу продолжать наступление…
— Но поймите, товарищ Рыкачев, мы должны сегодня ночью овладеть Горбатовским. Там три вражеские дивизии против одной нашей кавалерийской и нескольких батальонов гвардейцев. Они же погибнут!…
— Мои люди тоже гибнут, товарищ командующий!
— Товарищ Рыкачев! Вы продвинулись на двадцать километров! Мы должны выровнять фронт!
— Я не виноват, что Гапоненко топчется.
Ватутин чувствует чрезмерную усталость. Волнения прошедших бессонных суток, душевное напряжение — это немыслимо выдержать.
— Товарищ Рыкачев, после освобождения Горбатовского танки вам будут возвращены, а пока выполняйте приказ!
Трубка положена. Глубокая ночь. Кончился первый день наступления.
Не все, не все сложилось так, как изображено на красиво вычерченных таблицах. Но основное сделано. Оборона врага прорвана во многих местах. Полностью разбиты две дивизии противника и нанесено поражение трем. Армия Коробова продвинулась на своем главном направлении на десять километров, а в армии Рыкачева одна дивизия вклинилась в оборону врага на все двадцать.
Как причудливо изломана линия фронта. Уже наметилось окружение распопинской группировки противника.
Фронт — в движении.
И все же ночь — это ночь. Надо дать хотя небольшой отдых войскам, подтянуть и собрать части…
Под утро, не раздеваясь, лишь расстегнув воротник кителя, Ватутин прилег на койку. «На минутку», — подумал он и сразу же заснул, словно впал в небытие.
А через три часа он уже снова сидел за картой.
Битва разгоралась все сильнее…
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
1
Перед Ватутиным суровая пустота походного стола, двухцветный остро отточенный карандаш, карта, испещренная красными и синими значками, донесения из армий, телефонные аппараты… Уже обозначалась стрела, летящая навстречу его войскам. Это Сталинградский фронт, начавший наступление двадцатого ноября. Он так же успешно выполняет свою задачу.
Корпус Штеккера! Вот он, на карте точно указано место его расположения. По его тылам, разрушая линии связи, громя склады и обозы, сметая штабы и части охранения, движется советский кавалерийский корпус. Вся вражеская оборона прорвана. Правда, есть еще очаги сопротивления. Вот — в Распопинской, а вот и еще ближе — на участке Коробова, где наступает Береговой. И чего он застрял? Почему топчется на месте?…
Ватутин берет трубку, чтобы позвонить Коробову, но в эту минуту в блиндаж входит майор Гришин. В руках он держит телеграмму.
— Товарищ командующий, — взволнованно докладывает он. — Из армии Коробова сообщают, что дивизия Берегового значительно отстала. Противник оказывает ей сопротивление превосходящими силами…
— Черт побери! — не выдерживает Ватутин и бросает телеграмму на стол. — Не может там быть у немцев больших сил. — Он быстро берет телефонную трубку.
Но Коробова на месте нет. Ватутину докладывают, что он уже выехал к Береговому.
Дивизию Берегового остановила на пути какая-то вражеская группа, укрепившаяся в широкой балке. Враг удерживал также ближайшие высоты, с которых далеко простреливалась местность.
Выбить ее с ходу Береговому не удалось. Тогда он распорядился плотно обложить балку со всех сторон. По его подсчетам, там было сосредоточено много сил, и хотя бы итальянцы или румыны, а то немцы.
Гитлеровцы сначала хотели прорваться сквозь кольцо, но выходы из балки были заперты.
Попробовали перейти в контратаку. После короткой артподготовки двинулись было широкой цепью, но быстро отступили.
Зато всякую попытку Берегового ворваться в их расположение они встречали ожесточенным огнем.
Береговой предпринял уже четыре атаки, и все четыре были отбиты со значительными
