то есть что-то ценное. Пришлось сказать, что я не проверил сейф.
Они вошли со мной в дом, и вид у них был такой, будто они не могли поверить, что я не осмотрел сейф в первую очередь.
— Там совсем немного, — сказал я.
— Денег?
— Да, денег.
— Что значит немного?
— Меньше тысячи, — уточнил я.
Сейф находился в углу, за письменным столом, в металлическом футляре, замаскированном под ящик из полированного дерева. Дверцы ящика оказались в порядке и легко открылись, но наборный замок внутри был изрублен чем-то острым, как и все остальное. Однако он выдержал, но сам механизм заело.
— Ничего не украдено, — сказал я. — Сейф не скрывается.
Факсом, стоящим на верхней крышке ящики, уже никогда больше не придется пользоваться. Копировальная машина, стоящая рядом на столе, уже сделала свою последнюю копию. Один хороший удар, и им Пришел конец.
Мой гнев, не такой бурный, внезапный и сопровождающийся слезами, как у Лиззи, до сих пор медленно разгорался; но при виде бессмысленного уничтожения двух машин меня охватила ярость, хоть они и были застрахованы. Тот, кто это сделал, тот, кто бросил меня в воду, хотел, чтобы я страдал, чтобы я чувствовал себя именно так, как я себя и чувствовал. Ну так не доставлю им дополнительного удовольствия своими стенаниями и причитаниями. Найду поганца и поквитаюсь.
Полицейские расспрашивали меня про поездку в Саутгемптон, но я мало что мог им сказать. Ну бросили в воду, поплыл, вылез, позвонил сестре, она приехала и забрала меня.
Нет, я не видел, кто меня ударил.
Нет, к врачу я не обращался, нет необходимости.
Пока я говорил им, что не помню ничего из поездки в Саутгемптон, я вдруг вспомнил, что на какой-то момент открыл глаза. Увидел лунный свет. Я даже сказал: «Дивная ночь для полетов». В беспамятстве.
Уж если от этого он не заболеет, тогда...
Сотрясение мозга вещь непредсказуемая. Я это знал по своему собственному опыту. Какие-то обрывки воспоминаний могли всплыть много позже. Бывает, что человек кажется другим вполне нормальным, ходит, разговаривает, но потом не может ничего вспомнить. Полностью память может восстановиться через час, через день или даже несколько недель после события, а иногда некоторые события стираются из памяти навсегда. Я помнил, как однажды упал лицом в траву. Помнил препятствие, на котором свалился во втором заезде, и еще помнил, на какой лошади ехал. Но я до сих пор не могу вспомнить, как в то утро добирался до ипподрома и что было в первом заезде, хотя, судя по отчетам, я его выиграл за полчаса до падения, опередив на семь корпусов ближайшего соперника.
В Саутгемптон меня привезли в багажнике обычной машины, внезапно сообразил я. С чего это я взял, не знаю, но я был уверен.
С полицейскими приехал фотограф, сделавший несколько снимков со вспышкой и незамедлительно удалившийся, и специалист по отпечаткам пальцев, который задержался подольше, но в конце концов высказался весьма лаконично: «Перчатки».
Лиззи все бродила вокруг вертолета, гладила его и бормотала вполголоса: «Ублюдки». Придется ей возвращаться в Эдинбург самолетом, так как у нее в полдень была назначена лекция. Она божилась, что совладельцы вертолета придушат того, кто это сделал.
«Найти бы его сперва», — подумал я.
Все утро прошло впустую. Полицейские написали протокол, изложив на своем специальном языке все, что обнаружили и что я им поведал, и я подписал его на кухне. Сэнди заварил чай. Полицейские, попивая чай, сказали: «Ну все».
— Все, — подтвердил я. «Проще пареной репы», — подумал я про себя.
Один из полицейских предположил, что разгром моего дома явился следствием личной мести. Предложил мне подумать об этом. Ему казалось, я мог знать, кто на меня напал. Он также предупредил, чтобы я не вздумал мстить.
— Не знаю я, кто это сделал, — честно признался я. — Знал бы, сказал.
По нему было видно, что он мне не поверил.
— Все-таки подумайте хорошенько, сэр, — проговорил он.
Я подавил раздражение и поблагодарил его. Вошла Лиззи и довольно внятно произнесла: «Подонки». Мне захотелось рассмеяться. Она налила себе чаю и ушла.
Когда его коллеги отбыли, Сэнди неуверенно сказал:
— Знаешь, они неплохие парни.
— Не сомневаюсь.
— Просто слишком много повидали, — объяснил он. — Я и сам повидал изрядно. Невозможно все время сочувствовать и сочувствовать. Кончается тем, что ничего не чувствуешь. Понимаешь?
— Ты тоже неплохой парень, Сэнди, — сказал я. Он выглядел довольным и решил в свою очередь похвалить меня.
— К тебе в Пиксхилле хорошо относятся, — заявил он. — Никогда не слышал о тебе ничего плохого. Если бы у тебя были такие враги, я бы знал.
— Наверное, и я бы знал.
— Мне кажется, что здесь случай разрушения ради разрушения. Некоторые получают от этого удовольствие.
— Да, — со вздохом согласился я.
— На этой неделе трижды кто-то вмазал в бок машины на стоянке в Ньюбери тележкой из супермаркета. Изуродовал крылья и дверцы, сплошные вмятины и царапины. И без всяких причин, просто чтобы позабавиться. Люди возвращаются к машинам и ужасно расстраиваются. Супермаркет нанял охранника, но пока этого поганца не поймали. С такого рода вандализмом очень сложно. Если даже его прихватят на месте преступления, самое большее, что он получит, так это условный срок.
— Наверное, подросток. Сэнди кивнул.
— Эти — хуже всего. Но, заметь, поджигатели, как правило, несколько старше. А уж к тебе залез точно не подросток, можешь быть уверен.
— А какого возраста, по-твоему? Сэнди пожевал губами.
— Двадцать с хвостиком, может, тридцать. Но не старше сорока. После энтузиазм спадает. В шестьдесят такое уж никто не творит. Таких до суда обычно доводит мошенничество.
Я немного подумал и спросил:
— Ты знаешь, что из пикапа украли весь инструмент Джоггера?
— Да, я слышал.
— У него в пикапе был топор.
— Я думал, у него только инструмент, — удивился Сэнди.
— Там были салазки, а в большой пластиковой красной коробке — домкрат, гаечные ключи, насос, плоскогубцы, проволока, масленка, ветошь, еще всякое разное и... топор, такой, как у пожарных. Он его возил с тех пор, как дерево упало на один из фургонов. Еще до меня было.
Сэнди кивнул.
— Я припоминаю. Тогда был ураган.
— Ты бы присмотрелся в деревне, не попадутся ли на глаза вещи Джоггера.
— Порасспрашиваю, — охотно согласился он.
— Скажи, будет вознаграждение. Ничего особенного, но достаточное за стоящую информацию.
— Ладно, договорились.
— Скоро слушание по делу Джоггера, — сказал я. Сэнди взглянул на часы.
— Мне пора. Еще не брился, не одевался.
— Надеюсь, позже позвонишь.
Он пообещал и уехал. Лиззи зевала на кухне и объявила мне, что если понадобится, то она наверху,
