— Че-го? — удивился Анджело и приоткрыл дверь чуть пошире. — Не может быть!
— Телефон испорчен! — нетерпеливо повторил Гилберт. — Не валяй дурака! С чего бы я иначе поперся сюда, в Норидж?
Анджело отошел от двери и вернулся в гостиную, где стоял телефон. Я слышал, как он снял трубку, несколько раз нажал на рычаг, потом бросил ее.
— Но кассеты он привез, — сказал Гилберт, подходя к двери гостиной и показывая яркие коробки. — Я проверял их, все три. На этот раз они настоящие.
— Входи, ты, недоносок! — окликнул меня Анджело. Я поставил завернутую в полотенце винтовку на пол, дулом в ковер, прислонив ее к небольшому комоду, который находился на расстоянии вытянутой руки от двери в гостиную, и сам шагнул на порог.
Вся мебель в гостиной была передвинута. Сара и Донна сидели спина к спине в центре комнаты, связанные по рукам и ногам и прикрученные к стульям из столовой. По одну сторону от них стоял Анджело с «Вальтером» в руке, по другую, за спиной женщин, Эдди, двойник Анджело. Повсюду были расставлены стаканы и тарелки, и в комнате было сильно накурено. Сара сидела прямо напротив меня. Мы посмотрели друг другу в глаза со странным равнодушием. Я почти отстраненно отметил темные мешки у нее под глазами, обвисшее от усталости тело и глубокие борозды, которые проложили у ее губ боль и напряжение.
Она не сказала ничего. Несомненно, она решила, что я, как всегда, холоден и бессердечен: на лице ее отразились не любовь и облегчение, а облегчение и отвращение.
— Ступайте домой, — сказал я Анджело. — Вы добились, чего хотели.
Я молился, чтобы он ушел. Чтобы он удовлетворился, чтобы вел себя разумно, чтобы послушался отца, чтобы он оказался более или менее нормальным человеком.
Гарри Гилберт начал не спеша разворачиваться лицом ко мне.
— Ну вот, Анджело. Нам лучше уйти.
— Нет, — ответил Анджело, Гилберт остановился.
— Что ты сказал?!
— Я сказал «нет», — ответил Анджело. — Этот лох заплатит мне за все неприятности, в которые он меня втравил. Иди сюда, ты, ублюдок!
— Анджело, нет! — воскликнул Гилберт. Он сделал успокаивающий жест женщинам. — Довольно.
Анджело приставил свой пистолет с круглым глушителем на дуле к виску Донны.
— Вот эта бестолковая сучонка, — злобно сказал он, — несколько часов орала, что они сдадут меня в полицию!
— Они будут молчать! — поспешно сказал я.
— Ну еще бы! Я об этом позабочусь.
Смысл его слов был ясен даже Гилберту. Он в ужасе и отвращении замахал руками.
— Положи пистолет, Анджело! Положи немедленно!
Его голос гремел суровым родительским приказом, и давняя привычка пересилила: Анджело почти повиновался. Но тут же преодолел свой рефлекс. Я понял: теперь или никогда!
Я протянул правую руку, стряхнул полотенце и схватил винтовку — все это одним плавным движением. Мгновение спустя я уже стоял в дверях, целясь из винтовки в Анджело. Щелкнул предохранитель.
— Брось оружие! — приказал я. Все были ошеломлены, но Анджело, похоже, больше всех, потому что мне дважды удалось сыграть с ним одну и ту же шутку. Трое мужчин словно застыли на месте. На Сару я не смотрел.
— Брось пистолет! — повторил я. Анджело все еще целился в Донну.
Он не мог заставить себя бросить оружие. Настолько потерять лицо?
— Я тебя пристрелю! — сказал я. Он все еще колебался. Я поднял дуло к потолку и спустил курок. Грохот в маленькой комнате был оглушительный. С потолка посыпались куски штукатурки. Резкий запах бездымного пороха заглушил застоялую вонь сигаретного дыма, и все разинули рты, точно рыбы. Не успел Анджело шевельнуться, как я перезарядил винтовку и направил ее ему в сердце. Он смотрел в дуло ошарашенно и недоверчиво.
— Брось пистолет, — сказал я. — Брось, говорю!
Но он все еще колебался. «Мне придется стрелять в него! — подумал я. — Не хочу! Ну почему бы ему не бросить этот треклятый пистолет! Все равно же он ничего не выиграет!»
В комнате, казалось, все еще звенели отголоски выстрела, как вдруг в тишине раздался голос Сары. С мрачной агрессивностью, которая была направлена не меньше на меня, чем на Анджело, она сказала вслух:
— Он победитель Олимпийских игр.
В глазах Анджело появилось сомнение.
— Брось пистолет, — сказал я ровным голосом, — а не то я прострелю тебе руку.
Анджело бросил пистолет.
Лицо его полыхало яростью и ненавистью, и я подумал, что сейчас он, пожалуй, способен броситься на меня, не задумываясь о последствиях. Но я спокойно смотрел ему в лицо, не проявляя ни гнева, ни торжества — ничего, что способно было бы разъярить его.
— Кассеты у тебя, — сказал я. — Садитесь в машину, все трое, и убирайтесь из моей жизни. Я вами сыт по горло.
Я шагнул назад, в прихожую, и кивнул им на входную дверь.
— Выходите, — сказал я. — По одному. Анджело первым.
Он направился ко мне. Темные глаза зияли, как дыры, на оливковом лице. В комнате было слишком темно, и свет не мог наделить их злобной живостью. Я отошел еще на несколько шагов назад и проводил его до двери черным стволом винтовки, как тогда, у меня дома.
— Я до тебя доберусь! — пообещал он. Я не ответил.
Он рывком отворил дверь, вложив в это движение всю свою ярость, и вышел на улицу.
— Теперь вы, — сказал я Гарри Гилберту. Он был почти так же зол, как его сын, но я приметил в его глазах легкую признательность за то, что я сумел остановить Анджело, когда он, отец, оказался бессилен, — хотя, возможно, мне это только показалось.
Он вышел вслед за Анджело на дорожку, и я увидел, как они открывают дверцы машины Анджело.
— Теперь ты, — сказал я Эдди. — Возьми пистолет. За глушитель. Умеешь его разряжать?
Второй экземпляр кивнул с несчастным видом.
— Ну так разряди, — сказал я. — Только осторожненько.
Эдди взглянул на винтовку, на Анджело, который садился в машину, достал из обоймы патроны и вытряхнул их на ковер.
— Хорошо, — сказал я. — Пистолет можешь взять с собой.
Я указал дулом и дернул головой в сторону двери. Эдди из всех троих удалился наиболее охотно и наиболее поспешно.
Я смотрел из прихожей, как Анджело завел мотор и задом вылетел на мостовую. Оказавшись на улице, он нарочно долбанул мою машину, повредив заодно себе заднее крыло, и рванул по улице, словно утверждая свое посрамленное мужское достоинство.
С чувством ужасного напряжения я закрыл входную дверь и вернулся в гостиную. Подошел к Саре, оглядел резиновые ремни, которыми были связаны ее запястья, и расстегнул их.
Потом расстегнул ремни на ногах. Потом отвязал Донну.
Донна расплакалась. Сара неуклюже поднялась со стула и рухнула на более мягкий диван.
— Ты понимаешь, сколько времени мы тут просидели? — с горечью осведомилась она. — Насчет туалета можешь не спрашивать: да, они время от времени отвязывали нас, чтобы мы могли сходить в туалет.
— А поесть?
— Я тебя ненавижу! — сказала она.
