портить себя. Они имели на первых порах бешеный успех. А потом всё пришло к прежним балансам красоты и некрасоты, зависящим от генетических особенностей.
Пластический хирург, к которому я пришла для совета, перенес в компьютер мое лицо и фигуру, потом стал показывать, что с этим можно сделать. Но мне всё не нравилось. Он менял, менял и менял, в результате получилось полное чудовище, на которое я смотрела с отвращением.
– Хорошо, – сказал он. – Давайте превращать это чудовище в то, что вам хочется, говорите сами, а я буду молчать.
Я говорила, он следовал моим указаниям, всё на глазах делалось лучше и лучше, пока я не сказала: «Стоп! Это то, что нужно!»
Он рассмеялся и поставил рядом зеркало.
И я увидела сама себя.
И опять поверила в свою внешность.
Но мне мешало неблагоприятно приобретенное свойство: после случая с клеем у меня началась аллергия. При этом клей, наверное, был не синтетический, а органического происхождения. Его, Никита, как я потом узнала, делали из костей и кожи убитых животных. Поэтому аллергия у меня была не только на клей, но и на всё, что напоминало его запах, – то есть в первую очередь на людей, ибо я в них с ужасом учуяла запах этого клея.
Я лечилась, мне выписывали лекарства, но всё равно это был очень тяжелый период. Я ведь поступила тогда все-таки в университет и училась бесплатно, помогли школьная золотая медаль и мои блестящие знания, сам декан называл меня лучшей студенткой, которую он видел за последние десять лет, но приходилось посещать занятия, а там вокруг множество людей и соответственно облака аллергических запахов. Мне приходилось затыкать нос кусочками ваты и дышать только ртом, что не полезно. Я ни с кем не дружила, не входила в тесное общение, меня считали странной. И одевалась я в это время темно, глухо, закрыто, будто была какой-то монастырной девушкой.
В это время ко мне обратился один из фотографов, снимавших конкурс «Краса Саратова», Денис, Дэн, тезка моего младшего брата, который знал о моей истории и считал, что со мной обошлись жестоко, что я была лучшей. Он предложил мне позировать с целью использования фотографий в рекламе и других акциях, обещая дать денег, когда пристроит фотографии. Я согласилась.
Он начал снимать меня в различных костюмах и в купальниках и очень просил изобразить стиль ню, то есть без одежды. Но я не могла на это пойти. Не потому, что тогда было строгое время, хотя, конечно, если сравнить с будущим, это была эпоха жестокого лицемерия, табуированной сексуальности и пуританской морали. Вот занятно: я помню это слово: «пуританский», но что это такое, не помню. Что-то религиозное. Россия, кстати, тогда была очень религиозной страной, все заседания Верховного Совета, Думского Правительства и Кремлевского Синклита начинались с молитвы (мусульмане и иудеи молились в сторонке, отдельно), постоянно строились божественные дома, авторитет церкви был велик11. Я тогда еще не верила в Бога, то есть не чувствовала в себе этого, но была религиозной. Я знала, что вера – хорошо, полезно, что она правильно воспитывает детей, поэтому можно сказать, я все-таки верила – превентивно.
Так вот, я отказывалась по другой причине. Я думала о тебе, Никита. Я думала: вот ты вырастешь и увидишь мои когдатошние фотографии наряду с фотографиями порнозвезд и непристойных моделей, и тебе станет неприятно. Дети не должны видеть голыми своих родителей – так я думала тогда, дитя своего века, а ты, конечно, только посмеешься над моей ископаемостью.
Дэн снимал меня несколько дней подряд. И однажды не выдержал, набросился на меня. Сказал, что фотографии только повод, что он в меня влюбился, что хочет со мной секса. Я ударила его штативом. Он упал и стал спрашивать, почему я так себя веду? Я ответила, что мне противен не только он, но на данный момент все люди, включая отчасти и себя. Разве ты не заметил, спросила я, как много я употребляю духов? Это потому, что у меня аллергия на запахи, напоминающие запах органического клея. Особенно я ненавижу сыр. (Кстати, Никита, мама, жалея меня, не покупала в это время сыра, а суп, основанный на костях, варила в мое отсутствие, и Лара с Денисом быстро съедали суп, зная, как меня мутит от запаха бульона.) Короче говоря, я объяснила Дэну, что у меня аллергия на всё, в чем есть хотя бы небольшой элемент тления, гниения, брожения и прокисания, в том числе на человеческое тело, поэтому у него нет никаких шансов. Узнав, что причина не конкретно в нем, Дэн успокоился. Он даже стал рассказывать о моей особенности всем своим знакомым и друзьям, что было совсем уже лишнее.
Фотографии Дэн носил по разным журналам и рекламным агентствам, и ему повезло, вернее, нам: я стала сначала лицом местного туристического агентства, а потом фабрики женской одежды. Они шили очень плохие вещи, но для меня покупали что-нибудь дорогое от мировых популярных домов моды, спарывали лейблы и нашивали свои, и в таком виде фотографировали. Мы с Дэном стали зарабатывать небольшие деньги.
В это время было много гладких журналов для гладкой публики, один из них поместил на обложку мою фотографию и заголовок: «КТО ОТРАВИЛ ДИНУ?». Это был центральный материал номера – рассказ о моей неприятности на конкурсе с предположениями о виновниках, но обочными, чтобы не разозлить действительных злодеев. Были кроме обложки и другие фотографии на несколько страниц. Состоялась презентация этого номера. Я пригласила маму и Лару. Мама, конечно, отказалась, а Лара пошла: жених был в Москве, а она не любила отказывать себе в развлечениях.
Презентация прошла отлично, я была в центре внимания.
Ближе к концу вечера ко мне подошел один человек, я не помню его фамилии, что-то простое, предположительно Петров, и сказал, что прочитал о моей удивительной аллергии и интересуется, неужели это правда?
– Да, – сказала я, – это правда.
– Как вы тогда общаетесь с мужчинами? – спросил он с мерзавской усмешкой, и слово «общаетесь» прозвучало у него грубее, чем если бы он выругался. Права была моя мама, когда говорила, что у некоторых людей даже слово «хлеб» звучит непристойно.
– Никак, – ответила я.
– Этого не может быть! – поразился он.
Я молча отвернулась и отошла.
Но предположительный Петров не отстал так просто. Он был из правительства губернии, лет сорока, по тогдашним понятиям еще молодой, но уже зрелый мужчина. Он мне был противен не только запахом, но и телосложением: пухловатый и свиновидный, будто ему под кожу везде равномерно закачали розоватый жир.
Улучив меня в углу, он сказал:
– Есть запах, который отбивает любые запахи и обнуляет аллергию.
Я поневоле заинтересовалась:
– Какой?
Он достал из бумажника толстую пачку юаней12 и потряс ею:
– Деньги! На них ни у кого не бывает аллергии!
Как же он ошибался! Он не знал, что именно на деньги я реагирую особенно отвращенно. Они проходят через многие руки, пропитываются людским потом, с их отвратительным запахом сравним только запах дохлятины. Дэн всегда давал мне деньги новыми купюрами или в толстом конверте, а покупки я просила делать брата, ему это очень нравилось.
Поэтому, когда этот наглый чиновник взмахнул своими деньгами, мне показалось, что от них полетели брызги заразных флюидов, мне стало так плохо, что я чуть не потеряла сознание, а потом ушла в туалет, где из моего организма выплеснулись рвотные массы.
Тогда предположительный Петров решил зайти с другой стороны – со стороны моей сестры. Он стал выпытывать у нее сведения про меня, задавая странные вопросы вроде: «Чем ее можно взять?» Лара сказала, что ничем. Он сказал, что так не бывает. Она сказала, что бывает. Предположительный Петров неожиданно свернул и спросил, чем можно взять ее. Надо знать Лару: она хоть всегда имела широкие границы понятий о морали, но все-таки любила сама эти границы устанавливать. И она гордо сказала:
– Если вот так с налета, то ничем.
