остались без работы… Он запил. Он очень хорошо разбираются в электричестве… — Две слезы скатились по морщинистым щекам и исчезли в бороде. — Он обмотался проволокой… и включил ток…
Голос старика пресекся, как пресеклась когда-то жизнь его сына. Это было невыносимо. Как я жалел, что приехал! Я выключил камеру и стоял молча, не зная, как извиниться за подобное вторжение в чужую жизнь. Он стер слезы тыльной стороной руки.
— Это было два года назад, — сказал он. — Вот только-только… Он был хорошим человеком, мой сын Джордж, знаете ли. Этот Аллардек… он просто убил его.
Я предложил ему деньги — столько же, сколько дал Перрисайдам. Я положил пачку денег на стол. Он некоторое время смотрел на бумажки, потом подвинул их ко мне.
— Я не за деньги рассказывал, — сказал он. — Заберите. Я рассказывал ради Джорджа.
Я колебался.
— Забирайте, забирайте, — сказал он. — Мне не надо. И вообще, не за что. Вот заведете лодку, приходите чинить.
— Ладно, — сказал я. Он кивнул. Я забрал деньги.
— Сделайте так, чтобы этот ваш фильм был хорошим, — сказал он. — Ради Джорджа.
— Хорошо, — сказал я. Когда я уходил, он по-прежнему сидел неподвижно, с болью глядя в прошлое.
Я приехал в Аскот с теми же предосторожностями, что и накануне: оставил машину в городе и пришел на ипподром со стороны, противоположной стоянке для жокеев. Насколько я видел, на мое появление никто не обратил внимания, кроме привратников, пожелавших мне доброго утра. Я участвовал в первых пяти из шести заездов. Две лошади принцессы, две — других владельцев Уайкема, одна — тренера из Ламборна. Дасти сообщил, что у Уайкема ужасная мигрень, поэтому ему придется смотреть скачку по телевизору. Дасти сказал, что Ледника непременно покажут и что все конюхи на него поставили. Со мной Дасти, как всегда, держался уважительно, но с вызовом. Я давно понял, что отношение это строится на следующем: я, конечно, выигрываю призы для их конюшни, но мне не следует забывать, что их лошади хороши благодаря трудам конюхов. Мы с Дасти работали вместе уже десять лет, и отношения наши держались на том, что мы не могли обойтись друг без друга; друзьями же мы никогда не были и не стремились к этому. Дасти сказал, что хозяин просил меня передать принцессе и другим владельцам его извинения. Я обещал, что передам.
В первой скачке я ехал на одной из лошадей Уайкема и не занял призовых мест, во второй скачке пришел третьим на лошади тренера из Ламборна. В третьей скачке участвовал Ледник, лошадь принцессы, и, когда я вышел в паддок, принцесса с Даниэль уже ждали меня там, розовые после ленча, с блестящими глазами.
— Уайкем просил извиниться за него… — сказал я.
— Бедняга! — Принцесса верила в его мигрени не больше меня, но считала нужным делать вид, что верит. — Ну что, выиграем, чтобы облегчить его страдания?
— Боюсь, он этого ждет заранее.
Мы смотрели, как Ледника водят по кругу — серый мускулистый конь под попоной с коронами, более подобранный, чем его родной брат Айсберг.
— Я тренировал его на той неделе, — сказал я. — Уайкем говорит, с тех пор он сильно вырос. Так что надежда есть.
— Надежда? — воскликнула Даниэль. — Да он же главный фаворит!
— Да, — кивнула принцесса. — Все шансы на нашей стороне. От этого всегда как-то не по себе.
Мы с ней обменялись понимающими взглядами. Большие надежды всегда несут с собой лишнее давление. Когда я пошел садиться в седло, принцесса сказала:
— Обойдите их всех, и дело с концом.
В свои шесть лет Ледник был в расцвете спортивной формы. Позади у него был ряд блестящих побед, и вокруг этой скачки было много шуму. Это была двухмильная скачка с крупными призами, в которой, как часто случается с подобными состязаниями, участвовало всего шесть лошадей; Ледник был главным фаворитом, а остальные сильно уступали ему — владельцы лошадей, которые могли бы состязаться с Ледником, предпочли менее сложные состязания. Поэтому Ледник шел с большим дополнительным грузом.
Ледник был удобным конем — таким же покладистым, как его брат, и от природы отважным. Единственной проблемой был большой гандикап: двадцать фунтов. Уайкем не любил, чтобы его лошади шли первыми, и время от времени пытался меня уговорить, чтобы я не позволял Леднику вырываться вперед; но Ледник предпочитал идти первым и каждый раз сообщал мне об этом на старте. Вот и сейчас он, несмотря на разницу в весе, едва упала лента, рванулся вперед, задавая темп скачке.
Когда я был еще подростком, один американский жокей научил меня включать внутренние часы и рассчитывать скачку по секундам, так чтобы лошадь проходила дистанцию за оптимальное для себя время.
Лучшее время, которое показывал Ледник на двухмильной дистанции в Аскоте примерно при том же гандикапе и влажности грунта, было три минуты сорок восемь секунд, и я был намерен привести его к финишу за это же время, пройдя всю дистанцию примерно в одном темпе.
Мне потом говорили, что зрителям на трибунах показалось, что я начал скачку слишком быстро и кто-нибудь из более легких лошадей непременно нас догонит. Но я проверял их время по каталогу, и никто из них не проходил эту дистанцию за то время, за какое намеревался пройти ее я.
Все, что требовалось от Ледника, — это чисто брать препятствия; что он и делал, каждый раз сообщая мне о своей радости. Более легкие лошади так нас и не догнали. Мы пришли к финишу, не снижая скорости, на восемь корпусов впереди всех. Это было не так уж хорошо: в следующий раз Леднику могли из-за этого увеличить гандикап.
Переходя на рысь и от души хлопая коня по шее, я думал, что, возможно, ради будущего не стоило бы финишировать с таким отрывом. Но, в конце концов, настоящее важнее, а при такой разнице в весе рисковать не стоило.
У принцессы разгорелись щеки, она смеялась и не скрывала своей радости. Все-таки выигрывать для нее куда приятнее, чем для мрачных владельцев, которые вечно ворчат.
— Мои знакомые говорили, что это просто святотатство — ехать так быстро на лошади с таким гандикапом, да еще после вчерашнего дождя! Они выражали мне сочувствие, говорили, что вы сошли с ума…
Я улыбнулся ей, расстегивая подпруги.
— Когда он в такой хорошей форме, как сегодня, он даже при сыром грунте может пройти эту дистанцию за три минуты сорок восемь секунд. Примерно это мы и сделали.
Ее глаза расширились.
— Так вы заранее на это рассчитывали? А мне ничего не сказали! Я не ожидала, что вы с самого старта поедете так быстро, хотя Ледник и любит идти первым.
— Вот если бы он слажал на каком-нибудь из препятствий, я бы выглядел круглым идиотом. — Я еще и еще раз похлопал коня по шее. — Он понимает, что такое скачки. Замечательный конь. Очень благородный. Он любит состязания.
— Вы так говорите, словно лошади — это разумные существа, — сказала Даниэль, которая стояла позади тети и внимательно слушала.
— Так оно и есть, — сказал я. — Лошади — не люди, но тоже личности. Они все разные.
Я унес седло в весовую, взвесился, переоделся и с непокрытой головой пошел на презентацию спонсоров.
В толпе, окружившей стол с призами, был лорд Вонли. Когда я подошел, он направился прямо ко мне.
— Дорогой мой, какая скачка! Честно говоря, я думал, что у вас не все дома. Вы уж извините. Вы ведь зайдете к нам в ложу, как собирались?
Вонли был для меня загадкой. Его серые глаза казались честными и дружелюбными, в них не было ни малейшего притворства.
— Зайду, — сказал я. — Спасибо. После пятой скачки — это мой последний заезд на сегодня. Ладно?
