— Я постараюсь, — пообещал я.
Я достал из-за спинки своего сиденья сумку с камерой.
— Давайте сядем на ограду, — предложил я. — Там, правда, холодно, но зато легче будет снимать, чем в машине.
Он послушно вышел из машины и сел на ограду. Я поставил камеру на колено, поймают его лицо в видоискатель и попросил смотреть в объектив.
— А теперь повторите то, что вы сказали про букмекера.
— Ну я однажды был на скачках с родителями и хотел сделать ставку, а букмекер сказал, что я еще молод, чтобы играть, и вообще издевался надо мной, а Мейнард Аллардек сказал, чтобы я не беспокоился, он меня познакомит со своим личным букмекером.
— Постойте, что значит «Мейнард Аллардек сказал»? Откуда он взялся?
Хью нахмурился.
— Ну он просто стоял рядом. В смысле, я не знал, кто он, но он сказал, что они с моим отцом друзья.
— А сколько вам было лет, и когда это случилось?
— Вот в этом-то вся глупость. Мне было двадцать лет. В смысле, ставки ведь можно делать, как только тебе исполнится восемнадцать. Разве я выгляжу на семнадцать?
— Нет, — честно сказал я. — Вы выглядите на двадцать.
— На самом деле в августе мне исполнился двадцать один год. А с Мейнардом Аллардеком я встретился в апреле.
— И вы начали делать ставки у букмекера Мейнарда Аллардека? Регулярно?
— Ну… в общем, да, — признался Хью. — Он так легко к этому относился, всегда держался так по- дружески и никогда не беспокоился, если я не выплачивал проигрыши.
— Чтобы букмекер не требовал своих денег?!
— А этот не требовал! — возразил Хью. — Я извинялся. А он говорил: «Ничего-ничего, я знаю, заплатите, когда сможете» — и еще шутил… И позволял мне ставить снова…
— И кончилось тем, что вы запутались в долгах?
— Да… Он меня поощрял. В смысле, наверно, мне следовало бы знать… но вы понимаете, он держался по-дружески… Я все лето ставил… в гладких скачках, по телефону…
— А до тех пор, пока все это не началось, вы часто играли на скачках? — спросил я.
— Мне всегда нравилось играть. Я читал каталоги. Выбирал лучших лошадей, опирался на интуицию. На самом деле я не так часто выигрывал, но все равно все деньги, которые у меня были, уходили на лошадей. Я еще лет в десять просил кого-нибудь, чтобы за меня поставили на тотализаторе. Всегда. В смысле, я довольно часто выигрывал. Иногда просто огромные суммы.
— Хм…
— Все, кто ездит на скачки, играют, — продолжал Хью. — А зачем же еще туда ездить? В смысле, в этом ведь нет ничего плохого, это все делают. Это так прикольно!
— Хм… — повторил я. — Но вы делали ставки каждый день, даже когда не ездили на скачки? По несколько ставок в день?
— Наверно, да…
— И в один прекрасный день это вдруг перестало быть прикольно?
— На кубке Хоува в Брайтоне, — сказал он. — В сентябре.
— А что произошло?
— Там было всего три лошади. И Слейтруфа обойти никто не мог. Мне сказал об этом Мейнард Аллардек. «Это надежный шанс, — говорит. — Вот вам случай отыграться».
— Когда он это вам сказал?
— За несколько дней до того. На скачках в Аскоте. Я туда ездил с родителями и встретился с Аллардеком.
— И вы поехали в Брайтон?
— Нет, — он покачал головой. — Позвонил букмекеру. Он сказал, что много дать не может, потому что Слейтруф — дело верное, это все знают. «Только пять к одному, — говорит. — Поставите двадцать — выиграете вчетверо больше».
— И вы поставили двадцать фунтов?
— Нет, что вы! — Хью удивился. — Двадцать тысяч.
— Двадцать тысяч… — Мне удалось заставить себя сохранить ровный тон. — А скажите, в то время это для вас была большая ставка?
— Да, довольно большая. Но ведь иначе бы я на один к пяти много не выиграл, верно?
«Зато и не проиграл бы», — подумал я. А вслух спросил:
— А какие ставки для вас были нормальными?
— Ну… от тысячи до двадцати тысяч. В смысле, я, наверно, постепенно втянулся. Привык. Аллардек говорил, что надо мыслить крупными масштабами. Я никогда не думал о том, что такое на самом деле двадцать тысяч. Это были просто цифры. — Он помолчал. Вид у него был несчастный. — Я знаю, теперь это звучит глупо, но это все казалось каким-то ненастоящим. В смысле, мне ведь ни разу не приходилось платить. Все делалось на бумаге. Когда я выигрывал, это было круто. А когда проигрывал, то не особенно беспокоился. Вы, наверно, не поймете… Вот и папа не понял. Он не мог понять, как это я свалял такого дурака. Но это все казалось игрой… и все улыбались…
— А Слейтруф проиграл?
— Он даже не вышел на старт. Его оставили в конюшне.
— Ах да, как же! — сказал я. — Помню, читал. Было расследование, жокея оштрафовали…
— Да, но ставки-то остались в силе.
— И что было дальше? — спросил я. — Я получил этот ужасный счет от букмекера. Он сказал, что подсчитал, сколько я ему должен, и обнаружил, что это уже ни в какие ворота не лезет, так что мне следует заплатить. В смысле, там было несколько страниц!
— Записи ставок, которые вы у него сделали?
— Да. Выигрыши и проигрыши. И проигрышей было куда больше. В смысле, там были ставки, про которые я даже не помнил. Но букмекер клялся, что я их делал, обещал принести свои отчетные записи из офиса, если я не верю, но сказал, что это неблагородно с моей стороны — делать такие предположения, после того как он столько времени терпеливо ждал… — Хью сглотнул. — Может быть, он и обманул меня, я просто не знаю. В смысле, я действительно иногда ставил на двух лошадей в одной и той же скачке, но я не знал, что делал это так часто.
— А вы сами, разумеется, не записывали, сколько и на кого вы ставили?
— Я об этом даже не подумал. В смысле, я и так помнил. В смысле, я думал, что помню…
— Хм… Ну а что было дальше? — Мейнард Аллардек позвонил мне домой и сказал, что слышал от нашего общего букмекера о моих проблемах, и спросил, не может ли он чем-то помочь, потому что он чувствует себя отчасти виноватым, это ведь он меня во все это втянул, так сказать. Он сказал, что нам надо встретиться и, возможно, он сможет предложить какой-то выход. И я встретился с ним в Лондоне, в ресторане, за ленчем, и мы все это обсудили. Он сказал, что надо во всем признаться отцу, и пусть он заплатит мои долги. Но я сказал, что не могу, потому что отец рассердится — он ведь не знал, что я так много играю, и он всегда мне говорил, что деньги надо беречь… И я не хотел его разочаровывать, понимаете? Не хотел его волновать. В смысле, это, наверно, звучит ужасно глупо, но я ведь не потому, что боялся, — я это сделал из любви к нему, что ли, только это очень трудно объяснить…
— Понятно, — сказал я. — Продолжайте.
— Мейнард Аллардек сказал, чтобы я не беспокоился, он понимает, почему я не хочу ничего говорить отцу. Он сказал, у меня все на лице написано, и обещал, что сам одолжит мне денег, а я могу отдать их ему постепенно. Он сказал, что возьмет небольшие проценты, если, конечно, я считаю, что это справедливо. Ну и я, конечно, сказал, что это нормально. Это было такое облегчение для меня! Я просто не знал, как его благодарить.
— Значит, Мейнард Аллардек заплатил вашему букмекеру?
— Да, — Хью кивнул. — Я получил от него последний счет с надписью «Благодарю за уплату» и
