собирался устроить спальню. Похоже, маляры начали именно с нее: комната была полностью отделанной, пустой и чистой. Ванная покрашена и выложена плиткой, свеженатертый паркет слабо блестит, и на белых стенах — квадраты света от заходящего солнца.
Даниэль подошла к окну и выглянула во двор. Сейчас там было грязно и мокро, но летом там будет терраса, герани в вазонах… Та женщина, которая мне нужна… в нужном месте, в нужное время…
— Займемся любовью в моей спальне? — спросил я.
Она обернулась. Заходящее солнце обрисовывало ее силуэт, волосы светились насквозь, словно ореол, а лицо оставайтесь в тени, и я не мог понять, что она думает. Казалось, она все еще прислушивается к тому, что я только что сказал, желая понять, не ослышалась ли она.
— Что, прямо на голом полу? — ее голос звучал ровно, дружески и беспечно.
— Н-ну… можно мешки принести…
Она поразмыслила и сказала:
— О'кей.
Мы принесли из гостиной несколько мешков и выложили из них прямоугольник с подушками.
— Мне случалось видеть брачные ложа получше этого, — заметила Даниэль.
Мы не спеша разделись донага и бросили одежду на пол как попало. Ничего нового мы не увидели. Она оказалось такой, как я и думал: стройная, с округлостями везде, где надо. Сейчас ее кожа мягко светилась на солнце. Она протянула руку, коснулась пальцами швов, подживающих синяков, всего, что было ей уже знакомо.
— Скажи, — спросила она, — а когда ты смотрел на меня вчера на скачках, во время награждения, ты как раз об этом и думал?
— Ну да, что-то в этом духе. А что, было так заметно?
— Это просто бросалось в глаза!
— Я тоже испугался, что все заметят…
После этого мы почти не разговаривали. Некоторое время мы стояли, а потом легли и, лежа на жестком полу, застеленном мешковиной, узнали друг о друге все. Мы наслаждались и дарили наслаждение, дразнили и отступали, шептали что-то друг другу на ухо и наконец слились в объятиях с первобытным, захватывающим дух пылом.
Солнечный свет медленно угасал. В небе еще горел закат, и ее глаза и зубы блестели в поздних отсветах, но в ее волосах уже сгущалась тьма.
Мы долго лежали рядом и отдыхали. Наконец Даниэль прозаично спросила:
— Я так понимаю, что горячей воды в доме нет?
— Должна быть, — лениво ответил я. — Раз отопление работает, значит, и горячая вода быть должна. Все работает: и свет, и водопровод.
Мы встали, пошли в ванную, включили воду, а свет включать не стали. В ванной было темнее, и мы двигались в полумраке, словно тени, почти не видя друг друга, лишь угадывая присутствие другого.
Я включил горячий душ. Даниэль вместе со мной шагнула в ванну, и мы снова занялись любовью под упругими струями воды, лаская друг друга нежно и страстно. Она обвила руками мою шею, ее живот прижимался к моему… Мне еще никогда в жизни не приходилось до такой степени сливаться с женщиной. Наконец я выключил воду.
— Полотенца нет, — сообщил я. — Ничего, мешки сгодятся.
Мы разобрали свое ложе, вытерлись, оделись и поцеловались еще раз, целомудренно, чувствуя себя свежими и чистыми. Было уже почти темно, когда мы снова расстелили мешки в гостиной, выключили отопление, вышли из дома и заперли дверь.
Перед тем как сесть в машину, Даниэль еще раз оглянулась на дом.
— Интересно, что он думает?
— Он думает: «Вот так так!»
— Ты знаешь, на самом деле и я тоже.
Мы вернулись в Лондон не по шоссе; а по старым дорогам, петляя по улицам многочисленных городков, пустынным в этот воскресный вечер, останавливаясь у светофоров, короче, растягивая путешествие. В конце концов, я припарковал машину в центре Лондона, и мы немного побродили по городу, читая меню ресторанчиков. Мы пообедали в шумном французском бистро. Там были красные клетчатые скатерти и гитарист неопределенного пола. Мы сидели в уголке и держались за руки. Потом нам подали счет, написанный мелом на грифельной доске.
— Тетя Касилия вчера вечером сказала, в числе прочего, что приличия — дело святое, а воздержание — вовсе нет, — сообщила Даниэль позднее, когда подали кофе. Глаза ее лукаво блестели.
Я удивился, рассмеялся, поцеловал Даниэль и через некоторое время отвез ее на Итон-сквер, как того и требовали приличия. На следующий день у меня были скачки в Виндзоре. Я оставил машину на железнодорожной станции и доехал до жокейских ворот ипподрома, рядом с которыми была расположена весовая, на такси.
Принцессы в тот день не ожидали: ее лошади в скачках не участвовали. У меня было две лошади Уайкема и две лошади тренера из Ламборна, и мне во всех четырех скачках удалось занять первое или второе место. Владельцы были рады, конюхи довольно ухмылялись. Сияющий Банти Айрленд сообщил, что у меня, видать, пошла счастливая полоса, самая большая за всю мою жизнь. Я прикинул, каковы шансы, что в четверг я упаду и что-нибудь себе сломаю, и понадеялся, что этого не случится и что Банти таки прав.
Помощник пообещал отвезти меня на станцию на своем фургончике. В моей просьбе не было ничего необычного. Он читал вслух заметки из «Знамени», не скрывая своего неодобрения.
— Если им верить, жизнь — это потные подмышки, грязный секс и наркоманы, умирающие в общественных туалетах! — Он швырнул газету на скамейку.
— А на самом деле жизнь — это оплатить счет за газ, не забыть про день рождения жены, выпить пива с приятелями, и все такое. Садитесь в машину. Кит, она у самой весовой. Я сейчас.
«Жизнь, — подумал я, выходя на улицу, — это стремительные прыжки через препятствия, состязание в учтивости, любовь под душем… Каждому свое».
Я без приключений вернулся в гостиницу и позвонил Уайкему.
— Где тебя носит? — проворчал он. — Тут тебя спрашивают.
— Кто? — поинтересовался я.
— Не сказали. По крайней мере, человека четыре. Целый день звонят. Где ты?
— У знакомых.
— А-а.
Он не стал расспрашивать. Ему было все равно. Мы поговорили о его лошадях, занявших первое и второе места, и обсудили тех, которых мне предстояло тренировать завтра утром.
— Один из тех мужиков, которые звонили, приглашал тебя на какой-то ленч в Лондоне, — сообщил Уайкем, словно только что вспомнил. — Они и меня приглашали. Спонсоры той скачки, в которой участвовал Ледлэм, — помнишь, в субботу. Там будет принцесса, и они хотели пригласить нас тоже. Они сказали, это замечательная возможность, потому что завтра ни у тебя, ни у меня скачек не будет. Они это узнали из программы скачек.
— Вы поедете?
— Нет-нет! Я сказал, что не могу. А ты приезжай пораньше, чтобы успеть управиться с лошадьми.
Я согласился и пожелал ему спокойной ночи. — Спокойной ночи, Кит, сказал он. Я позвонил домой. На автоответчике среди прочих сообщений был и звонок от спонсоров скачки, в которой участвовал Ледник. Они действительно приглашали меня завтра на ленч. Сообщали, что будут очень рады, если я смогу вместе с ними и принцессой отпраздновать нашу победу в их скачке, и просили перезвонить по оставленному номеру.
Я перезвонил. Мне ответил автоответчик, который переадресовал меня по другому телефону, и там я наконец нашел главного спонсора.
— Вы можете приехать? Это просто замечательно! — сказал он. — В двенадцать тридцать в ресторане «Гинеи» на Керзон-стрит. До встречи. Будем очень рады.
