– Уух! – застонал Букашев и заскрежетал зубами. – Ты не можешь себе представить, как я это все ненавидел. Я их просил, умолял, приказывал прекратить славословия. И что ты думаешь? Они в ответ разражались бурными аплодисментами, статьями, романами, поэмами и кинофильмами о моей исключительной скромности. Когда я хотел провести какие-то конкретные реформы, собирал съезды, митинги, говорил им, что так дальше жить нельзя, давайте, наконец, что-нибудь сделаем, давайте будем работать по-новому, в ответ я опять слышал бурные аплодисменты и крики «ура». Газеты и телевидение превозносили меня и мою необычайную смелость и широту взгляда. Пропагандисты меня напропалую цитировали: «Как правильно указал, как мудро заметил наш славный Гениалиссимус, дальше так жить нельзя, давайте что-нибудь сделаем, давайте работать по-новому». И на этих словах все кончалось.
Собственно говоря, в его признаниях для меня ничего нового не было. Советская система и в мои времена вела себя примерно так же.
– Но все же, – сказал я Букашеву, – может быть, беда твоя была в том, что ты окружил себя бюрократами и подхалимами, которые ничего другого, кроме как хлопать в ладоши, и не умели. Может быть, тебе надо было выгнать их к черту и обратиться прямо к народу? Народ, я уверен, он бы тебя поддержал.
– Друг мой, – печально сказал бывший Гениалиссимус, – о каком народе ты говоришь? И вообще, что такое народ? И есть ли вообще разница между народом, населением, обществом, толпой, нацией или массами? И как назвать миллионы людей, которые восторженно бегут за своими сумасшедшими вождями, неся их бесчисленные портреты и скандируя их безумные лозунги? Если ты хочешь сказать, что самое лучшее, что есть среди этих миллионов, это и есть народ, то тогда ты должен признать, что народ состоит всего из нескольких человек. Но если народ – это большинство, то я тебе должен сказать, что народ глупее одного человека. Увлечь одного человека идиотской идеей намного труднее, чем весь народ.
– Может быть, ты и прав, – сказал я. – Может быть. А скажи мне, если ты такой умный, как же ты допустил, что твои соратники оставили тебя в космосе?
– А я этому не противился, – сказал он. – Мне на Земле больше нечего делать. Когда я увидел, что ничего изменить не могу, тогда я решил, пусть будет, как будет. Я видел, что машина запущена и сама собой катится в пропасть. И ход ее даже мне не под силу ни замедлить, ни ускорить. Я устал и хотел куда-то спрятаться от всего и от всех, но на Земле подходящего места не нашел. Поэтому, когда они решили оставить меня на орбите, я подумал, может быть, так и лучше. Они делали вид, что я ими руковожу, и я делал вид. А на самом деле я жил своей отдельной жизнью – ел, спал, читал книжки, думал и ждал.
– Чего ждал?
– Ждал, когда это все развалится.
– Ну вот, – поймал я его на слове, – значит, ты вел себя точно так же, как Симыч. Он ждал в «морозильнике», а ты в космосе. Какая разница?
По-моему, мое сравнение показалось ему обидным.
– Разница в том, – сказал он сердито, – что прежде чем ждать, пока эта лодка затонет, я ее долго раскачивал, а он в это время валял свои глыбы впустую. А потом, конечно, мне захотелось увидеть, чем дело кончится, и только поэтому я регулярно пил микстуру от Эдика.
– Ты знаешь, что с Эдиком случилось? – спросил я.
– Да, я знаю, ты его отравил. Правильно сделал, это был человек мерзкий и вредный. А мне его изобретение уже не поможет. Да и ни к чему. Я дожил до того, чего хотел, теперь можно и умереть.
Я не помню, когда и как заснул. Помню только, что проснулся на верхних нарах, когда было уже совершенно светло. Когда я глянул вниз, я не увидел ничего, кроме аккуратно застеленных нар. Вероятно, Гениалиссимуса увели ночью, когда я крепко спал.
Высочайший манифест
«Мы, божией милостию, Серафим Первый, Император и Самодержец всея Руси, данным Манифестом высочайше и всемилостивейше объявляем диавольское, заглотное и кровавое коммунистическое правление низложенным.
Зловонючая партия КПГБ распущена и объявлена вне закона.
Пропаганда коммунистической идеологии приравнена к числу тягчайших государственных преступлений.
Россия объявляется Единой и неделимой Империей с монархической формой правления. Деление Империи на республики отменяется. Основной административной единицей на местах является губерния во главе с назначенным Нами губернатором.
Империя располагается на территориях, находившихся ранее под контролем бесовской шайки КПГБ, включая в себя также Польшу, Болгарию и Румынию в виде отдельных губерний.
Вся полнота власти принадлежит Императору, который осуществляет ее через назначенный им Правительствующий Сенат, Кабинет министров и Комитет губернаторов.
Бывшие органы госбезопасности (служба БЕЗО) преобразовываются в Комитет народного спокойствия (КНС), главою которого назначается любезный Нам и Нашим верноподданным богобоязненный христианин Леопольд Зильберович.
Всем бывшим коммунистам предлагается сдать свои членские билеты в губернские, уездные и волостные отделения КНС и пройти через церковное покаяние.
Всем остальным Нашим любезным подданным предлагается соблюдать спокойствие и порядок, выявлять заглотных коммунистов и плюралистов, уклоняющихся от регистрации и покаяния, проявлять бдительность и нетерпимость ко всем проявлениям лживой и мерзопакостной коммунистической идеологии.
Данный Манифест Высочайше повелеваю зачитать на площадях, в Церквах и других местах общественного скопления, а также в воинских частях, соединениях и на кораблях Императорского Военно- Морского флота.
С нами бог!
Серафим Первый, Император и Самодержец всея Руси».
Этот Указ я прочел в напечатанной в виде рулона газете «Ведомости Правительствующего Сената»,
