– Аннигилируете, – подсказал я.
– Да что вы заладили со своим аннигилированием! – с досадой сказал профессор. – Мы с ним поступим гуманно. Мы его усыпим, забальзамируем и выставим в музее как человека невиданной стойкости. Который вынес все до конца, но не издал ни стона, не попросил пощады, не предал свои идеалы, погиб, но остался верен своим убеждениям.
Я увидел, что на глазах профессора блеснула скупая мужская слеза.
– А что же вы сделаете с капиталистом? – спросил я. – Уж его-то вы, конечно, аннигилируете.
– Не аннигилируем, а утилизируем, переработаем и в виде вторичного продукта отправим на его родину. Если это добро им нужно, пусть получают.
Супик
Я передал наш диалог с Эдисоном Ксенофонтовичем как длившийся беспрерывно и на одном месте. На самом же деле, пока он продолжался, юного террориста по моей настойчивой просьбе сняли со столба, завернули в простыни и унесли. А мы с профессором покинули лабораторию и приблизились к его кабинету, который, впрочем, тоже оказался отдельной лабораторией, охранявшейся снаружи целым взводом автоматчиков БЕЗО.
Внутри же никого не было, если не считать некое странное существо, которое у раковины мыло и протирало разные колбочки и пробирки.
Существо это, не имевшее на себе ничего, кроме подобия набедренной повязки, было, пожалуй, женского пола, о чем свидетельствовали его вялые груди, но в то же время для женщины оно было каким- то слишком уж бесформенным и безвозрастным. Ему одновременно можно было дать и тридцать лет, и шестьдесят.
Работая медленно и вяло, существо не обратило на нас никакого внимания и продолжало свою деятельность, заунывно напевая старую песенку «Молода я, молода, да плохо одета. Никто замуж не берет девушку за это».
– Ну что, Супик, – спросил профессор, – все вымыл и протер?
– Да, – сказало существо, – все сделал.
– Willst du schlaffen?[15] – спросил профессор по-немецки.
– Ja,[16] – отвечало существо, нисколько не удивляясь.
– What else would you like to do?[17]
– Nothing.[18]
– Не хочешь немножко побегать или чего-нибудь почитать? – спросил Эдисон Ксенофонтович.
– Нет, не хочу, – ответило существо. – Только спать.
– Ну, пойди поспи, – разрешил профессор, и существо, кинув полотенце в угол, немедленно вышло.
– Что это у этой тети какое-то странное имя – Супик? – спросил я.
Профессор охотно ответил, что Супик – это ласкательное от полного имени Супер. И это не женщина, не мужчина, но и не гермафродит.
– А кто же? – спросил я.
– Это отредактированный супермен, – сказал профессор.
Я, конечно, не понял. Тогда он выдвинул ящик своего письменного стола, порылся там и извлек фотографию. Это была фотография мощного голого мужчины, который, вероятно, много занимался культуризмом. Мышцы распирали кожу, и вообще во всем облике мужчины чувствовалась большая сила и большой запас жизненной энергии.
– Узнаете? – спросил профессор.
– Нет, – сказал я решительно. – Не узнаю.
– Это Супик до редактуры.
С грустной улыбкой он рассказал мне печальнейшую историю. Супик был первым настоящим успехом профессора на пути создания универсального человека. Это был идеально сложенный и гармонически развитый человек. Он одинаково хорошо был приспособлен и к физическому, и к интеллектуальному труду. Он в уме моментально производил самые сложные математические вычисления. Он писал потрясающие стихи и сочинял гениальную музыку, а его картины были немедленно раскуплены лучшими музеями Третьего Кольца. Он показывал чудеса в спорте, выжимал штангу в четыреста килограммов, стометровку пробегал за 8,8 секунды и на ринге легко побеждал всех мировых тяжеловесов, правда, только по очкам. При всех своих достоинствах он обладал лишь одним недостатком – был слишком добр. И поэтому, отбивая удары, только слегка касался противника, боясь причинить ему боль.
– Ну и что же случилось с вашим добрейшим Супиком? – спросил я, крайне заинтригованный.
Профессору явно не хотелось рассказывать, но раз уж начал, так начал.
Всякие научные и иные достижения в Москорепе могут быть признаны только после утверждения их Редакционной комиссией, которой Эдисон Ксенофонтович и предъявил свое создание.
Супик вышел перед ними, поднял штангу с рекордным весом, отремонтировал поломанные часы одного из членов комиссии, выбил из пистолета сто очков из ста возможных, доказал теорему Гаусса, сыграл на рояле Аппассионату Бетховена, прочел по-древнегречески отрывок из «Илиады» и по-немецки весь текст Коммунистического манифеста. А собственным стихам Супика члены комиссии, все, кроме председателя, аплодировали стоя.
– А председатель? – спросил я.
Оказывается, председатель в это время спал. Он даже не слышал, когда остальные члены комиссии
