У нас убивают по вторникам

развернуться негде. И стал уговаривать Ольгу купить дом за городом, потому что у всех приличных людей есть дома за городом. Но Ольга имела средства только на какую-нибудь избушку в Вологод­ской области, что и предложила Георгию. Тот отказался. В то же время его стала тяготить работа в мастерской по ремонту бытовой техники, он сказал, что вот, например, всякие ди­леры ничего не делают, в смысле руками, а получают боль­шие деньги, если с умом. И он попробовал устроиться этим самым дилером через своего бывшего одноклассника. Геор­гия взяли, но с условием, что оплата по результату, а про­двигать он будет тот товар, какой он знает по предыдущему профилю деятельности, — пылесосы, холодильники и дру­гие электроприборы. Георгий горячо взялся за дело и целую неделю был почти веселым. Но потом опять его что-то стало угнетать. Однажды они ехали в очередной раз к его матери, Георгий посмотрел несколько раз на Ольгу и оскорбитель­но, хотя и с долей юмора, сказал в присутствии дочери: «Ты замечаешь, во что ты одеваешься и как ты выглядишь? Ты для 'запорожца' подходишь, а не для этой машины!»

— А что это она, в самом деле? — спросила Маша. — Она же стюардесса, ей по профессии положено иметь вкус.

— Ольга имела вкус, но не имела денег, а оставшиеся бе­регла, — ответила Людмила. — И одевалась она на самом деле нормально, просто Георгий насмотрелся по телевизору всякого гламура, вот и начал.

— Кто этот гламур придумал, я бы глаза ему выцарапа­ла, — отреагировала Маша. — Мужики из-за него на обыч­ных, даже красивых женщин, если они не блестят во всех местах, внимания не обращают!

Естественно, при этом она посмотрела на Галкина. Есте­ственно, Галкин сделал вид, что он тут ни при чем.

— Это правда, — кивнула Ольга. — А Георгий продол­жал свои претензии, договорившись до того, что она могла бы, если бы захотела, сделать пластическую операцию гру­ди в направлении увеличения. Ольга, глотая слезы, молча переносила обвинения, но не поддавалась, чтобы не сканда­лить при дочери. А еще ее угнетали тяжелые предчувствия. И они оправдались. Георгий стал часто задерживаться по вечерам и, что характерно, приходил трезвый.

— Бабу завел! — предположила Маша.

— Нет. Хуже.

— А что хуже-то?

— Это выяснилось потом. Георгий стал играть в казино. Сначала он проиграл все свои деньги, потом начал зани­мать. А однажды ворвался домой в истерическом состоянии и стал требовать у Ольги деньги. Она не давала, пока он не скажет, зачем. Тут он признался и сказал, что на этот раз обязательно выиграет, что он это чувствует, и что они будут жить в загородном доме и кататься на новых «мерседесах». Ольга понимала, что это абсурдный бред, но дала деньги.

— Ну и дура! — выразился Галкин.

— Нет, — задумчиво ответила Людмила. — Она рассудила правильно. Она понимала, что Георгий проиграет, зато по­том ему уже нечего будет проигрывать. Так и вышло, только хуже, чем она предполагала. Георгий, проиграв, стремитель­но помчался по ночной Москве, чтобы скоростью заглушить свое расстройство, он старался обгонять все машины, показы­вая хоть в этом свое превосходство... В результате — авария. Он, к счастью, почти не пострадал, за исключением царапин, но машина была разбита и не подлежала восстановлению. А вскоре выяснилось, что он уже не работает дилером, так как не достиг там никаких успехов, что на нем висят долги. «Мерседес» продали на запчасти, Ольга добавила остаток де­ нег, это помогло расплатиться.

— Какой остаток? — не понял Галкин. — Она же ему на казино дала.

— Так не все же, — объяснила Маша за Людмилу. — Какая это жена мужу все деньги отдаст, ты соображай?

Людмила кивнула в знак согласия и продолжила:

— Ольга чувствовала себя виноватой, ведь все началось с ее решения купить Георгию «мерседес». Так мы сами стано­вимся кузнецами своего несчастья. Она пыталась утешить Георгия, но он был в депрессии. Через некоторое время он устроился на прежнюю работу, куда его с охотой взяли, но ездил туда на метро, потому что не мог после «мерседеса» без отвращения смотреть на «шестерку».

— Ишь ты какой, — пробормотала Маша.

— Ольга понимала, что падать вниз гораздо страшнее, чем карабкаться вверх, что нищему гораздо проще стать принцем, чем принцу нищим, она пыталась оказать Георгию психоло­гическую поддержку, приводя уже испытанный довод о том, что в жизни много чего бывает никогда, но от этого нельзя унывать. Георгий раздраженно ответил: «Как ты не понима­ешь? Это у меня никогда, а у других запросто! И самолет ку­пят, и в космос полетят! Вот что обидно!» Ольга не нашла, что возразить. При этом она сама, хоть и жалела Георгия, доволь­но легко пережила случившееся, это никак не отразилось на ее характере и психологическом самочувствии. Почему? По­тому, что она осталась во всех этих перипетиях.

— В чем, в чем? — перебила Маша.

— Перипетии — это, ну, типа — перепутаница.

— А.

— Она осталась при всех этих перипетиях сама собой. У нее остались муж, дочь и крыша над головой. Но она не знала, как это объяснить Гегоргию, потому что каждый та­кие вещи переживает не как другой, а как он сам, и свое на­строение в другого человека не всунешь, даже если он твой муж. И тут произошло следующее. Дочь что-то съела, и ее повезли в больницу с подозрением на отравление.

— Одно к другому, — вздохнул Галкин.

— Это действительно было тяжелое отравление, дело до­шло до реанимации, Георгий не выходил из больницы. Но все обошлось, и Георгий буквально на руках отнес дочку до­мой. И в тот же вечер у Георгия с Ольгой случились первые интимные отношения за два месяца. При этом Георгий сам был инициатор секса и они испытали взаимный восторг, как в дни их недавней, но прошедшей молодости. И Геор­гий сказал, глядя на Ольгу и на те многочисленные ночные окна, которые виднелись в их окно: «Действительно, никог­да у меня не будет самолета, я не полечу в космос. И 'мерсе­деса' у меня не будет скорее всего. Но у них, — показал он на эти окна, — никогда не будет такой дочери. Такой умной, красивой и замечательной. И еще у них никогда не будет тебя. Пусть они куда хотят летают и ездят, пусть хоть рас­шибутся, пусть миллиарды у них, а тебя у них не будет. Ни­когда. А у меня ты есть. Всегда. Причем даром». И Георгий рассмеялся и даже шутливо показал в окно кукиш, то есть фигу.

— А то мы не знаем, что такое кукиш! — грубовато от­реагировала Маша, скрывая своей интонацией растроган­ность, которую в ней вызвал рассказ Людмилы. — И всё?

— Почти. На следующее утро Георгий повез Ольгу в аэ­ропорт, потому что ей надо было в рейс, повез на своей би­той «шестерке». Были пробки, все вокруг стояли. Георгий с усмешкой смотрел на роскошные машины вокруг и гово­рил: «Стоят. Как и мы». А потом и вовсе рассмеялся и до­бавил: «Пусть у них 'мерседесы', но такой керосинки, меж­ду прочим, как моя ласточка, которая уже лет десять мрет, а все- таки едет, у них не будет. Никогда!»

Людмила умолкла.

Галкин как-то сразу заскучал, поднялся, сказал:

— Пойду посмотрю, как там Серега справляется.

— Иди, иди, — иронично напутствовала Маша. Потом она долго с печальной улыбкой глядела в окно. И вдруг встрепенулась.

— Постой, Людмила! А ведь ты как-то отпрашивалась, я помню, говорила, что у тебя сын заболел и в больницу по­пал с отравлением. Ты тогда вообще какая-то не такая была. И, кстати, когда мы воркутинским триста семьдесят шестым ездили через Вологду, ты у местных спрашивала, почем у них дома.

— Ольга меня и просила тогда узнать, — ответила Люд­мила. — А отравление у многих детей бывает. Нет, со мной и моим Виталиком такого бы никогда не случилось. А если бы случилось, я что, стала бы рассказывать, что ли? Очень надо.

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и приду­манном, — ничего, получается. И, главное, не так волни­тельно, как если бы о себе.

А двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, была одноклассница, подруга с такой фамилией, кото­рая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью.