– Очень, – признался Кравцов, глядя на огромный телевизор, стоящий на тумбочке со стеклянными дверцами.
– Хорошая штука! – оценил он.
– Муж привез, – похвасталась Нюра.
– Только стоит неудачно, свет на экран падает.
– Ничего не падает, – возразила Нюра. – Уже год так стоит, все нормально!
– Ты лучше скажи, кто самогон гонит и продает! – гнул свое Вадик.
– Не знаю! А что, кто-то гонит все-таки? – удивилась вдруг Нюра. – Надо же! Ай-ай-ай! Нехорошо!
Вадик аж дернулся от досады и вышел. А Кравцов мягко спросил:
– Муж, значит, отхожим промыслом занимается?
– Вроде того, – не отрицала Нюра. Но уточнила: – Честно зарабатывает свои деньги!
– Это понятно. Для такой женщины приятно зарабатывать. А налоговая инспекция не беспокоит его?
– С какой это стати? Он что, банкир или фабрикант?
– Нет. Просто когда люди трудятся в разных местах, у них, как правило, заработки нелегальные. Не платят они налогов с них. Это я так, к слову, – улыбнулся Кравцов. И вышел.
Нюра его улыбке не поверила. В городе жила, мужчин много видела, в том числе милиционеров, в улыбках разбирается. Эта улыбка ей совсем не понравилась.
Она выглянула в окно и увидела, как Кравцов и Вадик идут по домам.
Кравцов и Вадик ходили по домам.
Старуха Квашина долго рассматривала бутылку, которую показал ей Вадик, и наконец прочитала по слогам:
– Сод-пас!
Вадик ничего не понял:
– Какой «содпас»?
А Кравцов тут же сообразил:
– Это бабушка латинские буквы по-русски прочитала.
Вадик посмотрел: действительно:
Но таких бутылок Квашина не видела, никому самогона не продавала, и телевизор у нее никто не двигал.
Пожилой одинокий Батищев, у которого в доме стоял черно-белый «Рекорд» 75-го года выпуска, ответил однозначно:
– Мурзину? Ничего не давал. И Володьке тоже. Да и дать нечего. А зря. Я в том смысле, что это же народный промысел. Надо как в Китае. Там у всех народный промысел. Каждая семья сидит и что-то делает. И государству продает. В России самогон не запрещать надо, а народным промыслом признать!
На подходе к дому Синицыной Вадик сказал, что уже был у нее.
– Еще зайдем, – не поленился Кравцов.
Они зашли, Кравцов завел вежливый разговор. И в ходе разговора увидел на тумбочке четыре пятна по периметру. А телевизор, между прочим, стоял в другом углу, на столе, напротив дивана.
– Правильно, – сказал он. – Для глаз самое лучшее расстояние – три метра. А тут он слишком близ– ко был. Как только Мурзин не расколотил его, когда волок?
– Это уж точно! – подхватила Синицына. – Еле дотащил, паразит! Я аж пожалела, что связалась с ним.
Тут она поняла, что сказала лишнее, но было поздно.
– Очень я вас уважаю, Зоя Павловна, – признался Кравцов, прижав руку к сердцу. – Но вот какая штука: народ потравиться может. Вы уж показывайте, где ваши запасы.
Синицына, делать нечего, открыла подполье. Изъятый самогон Вадик проанализировал, но следов метанола не нашел.
И до самой ночи ходил Кравцов по селу, беседуя с людьми, усовещая, применяя некоторые тактические уловки, которые хорошо сработали.
Тактические уловки Кравцова сработали.
Поздней ночью он ужинал разогретой тушенкой, и вдруг явилась Нюра. Оглянувшись, она торопливо прогово– рила:
– Я вот что. Я вам с перепугу наболтала неизвестно чего. Ну, про мужа. Он на самом деле ни копейки не получает! Дурной он у меня, простой, обманывают его все! Так что налоговой инспекции с него взять нечего!
– Это хорошо, что вы объяснили, – одобрил Кравцов. Но ждал еще чего-то. И дождался. Нюра, опять оглянувшись, сказала:
– А что касается самогона, то записывайте, только не говорите, что я сказала. Пишите. Гонят и продают: Супреевы, Куропатовы, Лежневы, Юлюкины, Микишины, Синицына Зоя Павловна...
Ушла Нюра – пришла Куропатова. И тоже много кого назвала.
Ушла Куропатова – пришел Дуганов. С письменным списком.
Ушел Дуганов – пришел пьяный Савичев. С уверениями, что он сам не гонит, а гонят и продают следующие... – И перечислил.
Даже Хали-Гали явился. К упомянутым добавил всех остальных, сказав в финале:
– Ну, и я гоню.
– Не боишься, дед? – спросил Кравцов.
– А чего?
– Вдруг это ты отраву изготовил? Судить будут.
– До смерти не засудят, да и старый я уже, – спокойно сказал Хали-Гали. – С другой стороны, судить в Сарайск повезут. Сам-то я сроду не соберусь. Хоть посмотрю, как там сейчас. Давно не был.
– А если выездное заседание? Суд в этом случае сюда приедет.
– Да? – Хали-Гали отхлебнул чаю, в который положил шесть кусков сахара, подумал и сказал: – Тогда я не гоню.
– А я записал уже!
– Мало ли чего тебе послышалось. А хочешь, я тебе серьезную версию скажу? – предложил Хали- Гали.
– Ну, скажи.
– Это Дикий Монах вредит! Не может он простить, что товарищей его советская власть с места согнала. Они тут до революции в пещерах жили, монахи. Всех согнали, а он остался. Он молодой тогда был, а сейчас ему сто лет с лишним. Но держится. И вредит.
– Так советской власти нет давно.
– А он знает? Он же дикий! Ты бы вот занялся делом, нашел его и сказал, что нету советской власти. Может, он успокоится. А то ведь вредит! Куприков новую сеялку вывел в поле – все диски поотлетали! Он глядь – а смазки нету. Сухо! А он его ведь все прошприцевал перед этим. Куда смазка делась? Или корову Колымагиных в овраг кто-то спихнул. И отраву он подлил, это точно!
– Ты еще про сома расскажи, – улыбнулся Кравцов. – Пятиметрового.
– Пять не пять, а четыре будет, – уступил Хали-Гали. – Вчера ночью опять видел: вода буром снизу поперла, будто кто играет там в глуби. Я серьезно го– ворю!
– Ладно, дед, спать пора. Мне с утра в город надо.
Кравцов с утра съездил в город. Говорил там с окончательно пришедшим в себя Мурзиным. Вернулся. И потребовал у Шарова, чтобы тот собрал чуть ли не все село для предъявления результатов расследования и принятия решительных мер.
– Еще чего! – сказал Шаров. – А работать кому?
– Ну, будем ждать следующего отравления.
– Не пугай, пуганые! – невежливо ответил Шаров.
– Дело ваше, – пожал Кравцов плечами и отвернулся к окну.
Вадик, присутствовавший при разговоре, взвился:
– Как же так, Андрей Ильич?! Павел Сергеевич все блестяще расследовал – и все даром?
