«Подойдет?»
«Как столбу. Надень спортивный костюм».
«Ты умница, Ладен. Гулик в детской группе? А где Виз?»
«Увезли».
«Куда?»
«Далеко».
«Как ты со мной разговариваешь?»
«Как, мама?»
«Напряженно. Как будто я тебя чем-то обидела. А я так переживала за вас, так плакала!»
«Плакала? - удивленно уставилась Ладен на глянцево-блестящий панцирь Баука на голове раба. - Каплями физраствора или еще чем-нибудь?»
«Не иронизируй. Я внутренне рыдала. А это еще мучительней, чем ронять слезы».
Мать- Баук еще долго перечисляла свои страдания, воспроизводила боль испытанных мук, а Ладен безучастно смотрела на то, как топтался бесштанный раб, не стыдясь своей наготы. Она старалась понять, что же произошло и почему она не рада. Ведь пришла мать. Как ждала Ладен ее, как мечтала иметь рядом хоть одно близкое существо,
«Так что с твоим мужем? Куда его увезли?»
«Должно быть, переучиваться, - вздохнула Ладен и воспроизвела для матери картину появления в квартире фарона, быстрых сборов Биза, отлета. - Они убьют в нем все живое. А он сочинял сказки, представляешь?»
«Он всегда был размазня, - отрубила мать-Баук и, уловив у дочери вспышку протеста, подавила ее: - И хватит о нем. Вычеркни. Забудь. С ним все кончено».
«Почему ты решаешь за меня?»
«Помогаю осознать. Из таких, как он, готовят фаронов специального назначения для подавления рабов. Он станет зверем. И ты согласишься жить с таким? Моя красивая, изнеженная Ладен?… Не поверю. И потом, где жить? Его место - в колонии. Холод. Мрак. Вечная мерзлота. Бр-р… А у тебя сын. Неужели погубишь сына?… Ради кого?… Мужей можно менять - сына не поменяешь, он у тебя останется единственным. В нем твое будущее. Мой материнский совет: забудь Биза навсегда. И начнем строить жизнь заново».
«Так просто?… Как по видео?»
«И ты не осложняй, - не поняла мать-Баук иронической интонации Ладен. - Все давно предрешено. Отступишь - накажут. Жить надо, как все».
Мать- Баук одела своего насителя в обтягивающий ноги брюгет и широкую пышную кофту, скрывающую отсутствие положенных округлостей; на шею навесила сцепку декоративных камешков. Придирчиво оглядела себя в зеркало. Ладен тоже оглядывала ее… его… Или их?
Разумеется, она видела Бауков и носителей, так как выросла в среде, где все ее дедушки и бабушки проживали свои очередные жизни на телах таких же вот рабов и рабынь - носителей. Они баловали Ладен, таскали на руках и позволяли притрагиваться к святая святых - Баукам, венчавшим голову рабов. Но тогда носители соответствовали полу Баука, и в сознании Ладен не было этого раздражающего диссонанса.
«Хорошо, я подкрашу его, как женщину», - ответила на ее раздумья мать-Баук.
«Не надо. Будет еще уродливей».
«Ничем тебе не угодишь. А я же для тебя старалась, хотела вырваться скорей с того света, помочь моей девочке. Дай обниму тебя, родненькую мою…»
Мать- Баук не рассчитала сил своего носителя, и та пискнула: «Больно!»
«Ну, ничего. Привыкнешь. Есть хочу».
«Ты?»
«Я, он - какая теперь разница. Его потребности стали моими потребностями, мои чувства - его чувствами. Все едино».
«Извини, я не знала таких деталей».
«Я тоже не знала, пока не села на него»,
Они прошли в кухню. Мать-Баук застучала по клавиатуре, заказывая автомату любимые блюда, и страшно сердилась, когда вместо приема программы на табло загоралась надпись: «Нет компонентов». Дергала ручки накопителей и хлопала дверцами, выговаривая: «У тебя же ничего нет! Чем ты питаешься?»
«Я долго не выходила из дома, чтобы не попадаться им на глаза. Лезут в голову, следят, учат…»
«Пусть лезут, кому положено. А этих всех бездельников отучу! - грозно бросила в ментал мать-Баук. - Пусть только сунутся еще раз! Я им такой надзор устрою, быстро выведу на самоанализ!»
Угроза возымела действие. Ладен почувствовала, как из головы уходит удручающая стесненность - следствие бесцеремонности соглядатаев, которые в момент подслушивания мыслей допускали небрежность настройки. Стало легко и хорошо. Совсем как прежде.
«Убедилась?! Вот и не поддавайся. Сама кусай. Я многому научилась, пока хранилась там… И тебя научу. Мы здесь каждому перекроем воздух, если заденут нас».
Обед пришлось готовить древним методом при отключенной автоматике.
Инициативу взяла мать-Баук. Она резала мясо, крошила остатки овощей, добавляла специи - делала все это несколько неуклюже из-за отсутствия практики у носителя, но зато с повышенным старанием и смакованием, которые могли понять только воскресшие к жизни. И говорила, говорила: «Волю его подавила я сразу, а как заставить ходить и двигаться - позабыла. Кричу ему: иди! А он стоит. Представляешь мое состояние?! Называется, дождалась вечности. Воскресла. Носителя получила, а пользоваться им не могу, представляешь?!» Ладен осмотрела носителя взглядом владелицы, заполучившей новое имущество. Раб был крупный, сильный и, судя по цвету лица, абсолютно здоровый. И красивый, пожалуй, отметила она его правильные черты лица. Вспомнила Биза и украдкой вздохнула: где он? Вернется ли? Неужели все кончено?
«А ты знаешь, что надо делать? - продолжала увлеченно рассказывать мать-Баук. - Просто хотеть!» «Чего… хотеть?» «Идти хотеть, взять, поставить, встать, лечь… Хотеть, а он все сделает механически, соответственно своей натренированности».
Ели они на кухне. И если закрыть или как-то отвести глаза, чтобы не видеть мелькающих над столом чужих рук, а только слышать голос матери, то можно легко представить, что вот она, Ладен, вернулась в свое беззаботное детство…
«Тело преходяще, - говорила мать. - Стареет. Дурнеет. Умирает. А мы - кселензы, мы - вечные и меняем тела, как одежду. Так и пользуйся телами, как подобает Вечным, И не отводи глаз».
«Я не отвожу, мама».
«А я вижу, что отводишь, не хочешь привыкать к моему новому обличью. Тебе не нравится, что я на мужском теле. А я, может, специально взяла его для тебя».
Ладен непонимающе вскинула взгляд на мать, но увидела перед собой чужого мужчину, с хрустом пережевывающего хрящи. Соединения внутреннего образа с внешним не происходило, и Ладен опять потупилась, заговорила лишь затем, чтобы не молчать:
«Для меня?… Зачем?»
«Затем, чтобы в доме был настоящий мужчина, а не слизняк. Ты же, уверена, еще не знаешь, что это такое. Ох, ох, как она застыдилась, - подсмеивалась мать. - Ручкой закройся еще. Ах, девочка моя неумная. Не скорби, а радуйся».
«Чему?»
«Тому, что живешь».
«Как?»
«Хоть как! Жизнь полна условностей, их велят соблюдать, а ты отбрасывай, - заговорщицки шептала мать-Баук, - Я это там поняла. И поэтому противно видеть, как вы здесь киснете по пустякам. Смотришь на лица, а на них - страдания. Свет не в радость. И морщатся, и скулят друг другу. Не знают, каково на том свете, когда вокруг тьма, а у тебя нет даже какого-нибудь отростка, чтобы пошевелиться, почувствовать
