под девизом: «Никто не забыт, ничто не забыто».
– Вот тогда, – объяснил я, – про вас можно будет сказать, что вы совсем не такие.
Но они считают, что доказательства и так налицо.
– Согласитесь, – говорит Петров, – что в тридцать седьмом году здесь бы с вами не так разговаривали.
– Да уж, в тридцать седьмом и вы неизвестно где были бы.
– Да, – соглашается, – и работники органов многие тогда погибли.
Не успел я взгрустнуть по работникам органов, тема переменилась и коснулась издательства «Посев», к которому я, как уже ясно, имел очень косвенное отношение (дважды печатался в «посевовском» журнале «Грани», первый раз не по своей воле, а второй – по своей).
У чекистов, похоже, была установка: делать вид, что на Западе вообще никаких издательств нет, кроме «Посева». А «Посев» ужасен тем, что за ним стоит политическая партия, которая стремится к свержению нашего строя. Печатаясь там, вы тем самым участвуете в попытке свержения.
Я не против такой трактовки, но говорю своим собеседникам, что этой ужасной партии помогают прежде всего они.
– Кто? Мы? – удивился Петров, а Захаров опять попросил:
– Можно закурить?
– Да берите, – сказал я раздраженно (он мне надоел), – берите и не спрашивайте. Конечно, вы, – ответил Петрову, – больше других помогаете этой партии.
– Интересно, – засмеялся Петров. – Каким же это образом?
– Самым прямым. Запрещая талантливые книги, вы делаете все, чтобы они достались «Посеву». Хотите разорить «Посев»? Печатайте лучше здесь.
– Но нельзя же все печатать, что пишется.
– Все нельзя, а лучшее можно. Лучшее печатайте здесь, а худшее отдавайте «Посеву».
– Значит, вы считаете, – уточнил Петров, похоже, для доклада кому-то, – что мы сами помогаем «Посеву»?
– Еще как помогаете! Изо всех сил.
Как читатель увидит ниже, мой допрос был санкционирован очень большим начальством. Я не знал этого, но не сомневался, что разговор наш в записи (магнитофонной или бумажной) пойдет куда-то «наверх». Я не исключал того, что там, «наверху», есть люди, которым, пусть даже в их собственной борьбе за власть, моя аргументация покажется резонной. Но прислушивающихся к резонам людей «наверху» пока не было, они сидели еще в своих крайкомах-обкомах и выжидали, когда сойдет под кремлевскую стену предыдущее поколение.
Перескочили на иностранных корреспондентов: зачем я с ними общаюсь, зачем даю интервью?
Спрашиваю простодушно:
– А разве нельзя?
– Нет, можно, конечно, – разрешает Петров, – но они же вас, наверное, искажают. Вот посмотрите, – показывает «Русскую мысль» с переводом моего интервью немецкой газете. – Вы здесь Ильина[4] называете генеральным секретарем Союза писателей. Вы же не могли так сказать?
– Не мог. Я, конечно, назвал его секретарем по оргвопросам.
– Вот видите! А они что пишут?
– Погрешности обратного перевода.
Крутит головой.
– Это не обратный, это тенденциозный перевод.
– Да, – подхихикивает Захаров, – генеральный секретарь, это, знаете ли, хи-хи…
Теперь уже, наверное, не только иностранцам, но и подрастающим соотечественникам следует объяснять, что генеральным секретарем назывался верховный вождь КПСС и всея страны и название самой этой должности следовало произносить с благоговейным трепетом и ни в коем случае не приписывать никому другому. И опять же «Русская мысль» называет Ильина генеральным секретарем, а я не протестую и таким образом соучаствую в этом ужаснейшем преступлении.
– Но посмотрите, под каким заголовком они дают ваше интервью. «Глумление над талантливым писателем». Разве вы здесь не видите тенденции?
– Нет, я вижу здесь чистую правду.
Тут Захаров не сдержался:
– Но они же вас возвеличивают!
– А вы хотите, чтобы они вас возвеличивали?
Захаров смущается, потупляет глазки. Он человек скромный, очень советский, и чтобы они его возвеличивали, этого – хи-хи – лучше не надо.
– А вот еще здесь, видите, они вас внесли в список жертв, как они пишут, советской психиатрии. Но вы же не сидите в психбольнице? Нет?
– Нет, – подтверждаю, – конечно, нет.
