жокей сильно натягивает поводья, лошадь задирает ее еще выше, а не опускает, как должна была бы. Поэтому-то на таких лошадей мы и надеваем нахрапники из толстой овечьей шкуры, и это заставляет их опускать голову и видеть, куда бегут.
— Поразительно, — заметил я. — Неужели это помогает?
— Конечно, еще как, — обиженно заметил Ян. — Мы б не стали этого делать, если б не помогало. Ну, иногда еще надеваем нахрапники крест-накрест, чтоб держали пасти закрытыми, особенно если это тугоуздая лошадь. Когда пасть закрыта, они не так сильно тянут. Есть еще австралийские нахрапники, они проникают глубже в пасть, чтоб лошадь не вываливала язык.
— А это важно? — спросил я.
— Бывает, что и важно, — ответил Ян. — Если лошадь слишком сильно вываливает язык, то перекрывается часть дыхательных путей, а равномерное дыхание во время бега очень важно.
Сколько я, оказывается, не знал о лошадях и их подготовке к скачкам.
— Думаю, ты должна снова прибегнуть к шелухе зеленого картофеля, — войдя в кухню, сказал я матери.
— Почему?
— Потому что я не нашел способа устроить так, чтобы поводья Сайентифика порвались во время субботних скачек. Если мы не будем точно знать, какую наденут на него уздечку.
— Я спрошу Джека, — сказала она.
— Но это будет выглядеть подозрительно. Особенно после скачек, — возразил я. — Гораздо лучше точно узнать заранее, в какой он будет уздечке. Послушай, а нельзя выставить его на скачки в нахрапнике из овечьей шкуры?
— Это не поможет, — ответила она. — Мы просто прикрепляем нахрапник к обычной уздечке с помощью липучки.
— Ну неужели ничего нельзя придумать? — воскликнул я. — А если взять австралийский нахрапник?
— В австралийском, думаю, сможет бежать. И это означает, что будет всего одна подходящая для этого уздечка.
— Уже кое-что, — сказал я. — Только ты должна мне показать.
— Что, прямо сейчас?
— Нет, позже, когда Ян с Джеком уйдут, — ответил я. — И еще я хочу убедиться, что ни одна другая лошадь, кроме Сайентифика, не будет использовать его на этой неделе.
Зазвонил телефон. Трубку сняла мать.
— Привет, — сказала она. — Конюшни Каури.
Секунду она слушала.
— Это тебя, — сказала она и протянула мне телефон. В голосе ее слышалось раздражение.
— Да? — ответил я.
— Привет, Том. Это Иззи Уоррен. Не хочешь завтра вечером прийти на ужин?
— Я думал, ты на меня в обиде.
— Так и есть, — выпалила она. — Но я всегда приглашаю на ужин людей, на которых обиделась. Когда-нибудь пробовал мою стряпню?
Я рассмеялся.
— Ладно. Рискну. Спасибо за приглашение.
— Вот и замечательно. Значит, в семь тридцать, около того. Встречаемся у входа в Холл.
— Черный галстук-бабочка?
— Это непременно, — со смехом заметила она. — Нет, конечно. Все очень просто, по-домашнему. Я буду в джинсах. Просто ужин на кухне двух старых друзей.
— Тогда я приду с бутылкой.
— А вот это будет в самый раз, — сказала она. — Ну ладно, до завтра.
Она повесила трубку, я с улыбкой передал телефон матери.
— Ума не приложу, зачем тебе понадобилось связываться с этой женщиной, — раздраженно заметила она. Произнесла все это она таким тоном, точно я связался с врагом.
У меня не было настроения вступать с ней в споры, обсуждать, с кем мне стоит встречаться, а с кем — нет. Стычек на эту тему было много в подростковом возрасте, и, как правило, все заканчивалось победой матери. Она не пускала в дом тех моих друзей, которых не одобряла. Если не ошибаюсь, таковых было подавляющее большинство.
— Едешь сегодня на скачки? — спросил ее я.
— Нет, — ответила она. — Сегодня ни одна из моих лошадей не участвует.
— А ты посещаешь скачки, только когда бежит твоя лошадь?
Она посмотрела на меня, как на круглого дурака.
— Конечно.
— Я думал, можно пойти просто ради удовольствия, — заметил я.
— Ездить на скачки — это моя работа, — сказала она. — Неужели ты сам мог бы сочетать свою работу с развлечениями?
Вообще-то я мог и даже делал это, и мне доставляли удовольствие вещи, которые другому показались бы отвратительными.
— Мог бы, — ответил я.
— Но только не в Лудлоу или в Карлисл, в среду, холодным зимним днем, — она упрямо стояла на своем. — Королевские июньские скачки в Аскоте, конечно, не в счет.
— Нет, — согласился с ней я. — Так после обеда, когда все работники конюшен уйдут, сможешь показать мне уздечку, которая будет на Сайентифике?
— Ты что же, всерьез задумал сделать так, чтоб поводья порвались во время скачек? — спросила она.
— Прежде хочу их хорошенько рассмотреть, — ответил я. — Думаю, это возможно.
— Но как?
— Поводья сделаны из кожи, но обшиты вокруг полоской резины, чтоб не скользили, ну, как резина на ракетках для настольного тенниса, только без мелких пупырышков. — Она кивнула. — Резина тонкая и не очень крепкая. Если я смогу повредить кожу под резиной так, чтоб не было видно снаружи, тогда поводья могут порваться во время скачки, когда, допустим, жокей их резко натянет.
— Очень рискованно, — заметила она.
— Предпочитаешь угощение из прогнившего зеленого картофеля?
— Нет, — твердо ответила она. — Это убьет лошадь, она уже никогда не сможет вернуться на скачки.
— Тогда решено, — сказал я. — Ты покажешь мне уздечку, которая будет на Сайентифике, я займусь всем остальным.
Не слишком ли далеко я зашел?..
Неужели вот-вот стану сообщником не только в уклонении от налогов, но и в мошенничестве, обману ожидания зрителей?
Да. Виновен по двум статьям.
Глава 08
Утро четверга я провел в машине по пути в Оксфорд.
Улица Бэнбери-драйв находилась в Саммертауне, на северной окраине города, а дом под номером 26 оказался одним в ряду домов постройки пятидесятых, с окнами-фонарями и стенами цвета серой морской гальки. Я прибыл по этому адресу к миссис Джейн Филипс, под этим именем значилась в налоговых декларациях Родерика Уорда моя мать.
