Я вновь и вновь анализировал сценарий, репетировал в уме свою роль.
Есть все основания полагать, что несостоявшийся мой убийца приедет на машине, проедет через ворота и дальше по дорожке с гравием во двор, к конюшням, затем припаркуется вблизи того стойла, где, по его предположениям, должен находиться я. Мой план заключался в следующем: выйти из укрытия, как только он войдет в стойло, быстро и без шума пересечь двор, а затем просто запереть его в бывшей моей тюремной камере, прежде чем он поймет, что я не вишу там на цепи мертвый и холодный.
Что будет дальше, пока что не совсем понятно. Все зависит от того, кто он: молодой спортивный мужчина, способный перелезать через стены и вышибать окна, как я, или же пожилой и страдающий избыточным весом мерзавец — с таким, понятное дело, хлопот меньше. И я могу просто оставить его в стойле, прописать то же лекарство. Но смогу ли я оставить его там умирать?..
И что, если враг явится не один, а в компании?
Над этим вопросом я бился все утро. Мужчину без сознания, пусть даже и одноногого мужчину без сознания, не так-то просто сдвинуть с места или поднять — он тяжел. Разве мог один человек занести меня в стойло, да потом еще и держать, приковывая к цепи, а цепь — к кольцу? Если да, то это должен быть очень сильный мужчина, и он вполне может сбежать через окно в кладовой.
Чем больше я думал об этом, тем все отчетливей понимал, что их должно быть двое. Это как минимум. А раз так, то расклад получается совсем другой. Предстоит ли мне встреча с превосходящими силами противника — я один, их двое, а может, и больше?
Сунь-цзы, отец боевой тактики, утверждал:
И я решил, что если появятся двое или больше, буду просто наблюдать из укрытия, воздержусь от схватки.
В три часа дня, все еще наблюдая за двором перед конюшнями, я позвонил мистеру Хугленду. Своего номера телефона я ему не сообщил, не хотел, чтобы он, пусть даже без злого умысла, передал его не тому человеку.
— О, привет, — сказал он. — А я ждал вашего звонка.
— Ждали?
— Да. Получил ответы на несколько ваших вопросов.
— И?
— Покойный совершенно точно был Родериком Уордом, — сказал он.
— О…
— Вы вроде бы разочарованы?
— О, нет, нет, ничего подобного, — ответил я. — Просто немного удивлен. Все это время пытался убедить себя, что Родерик Уорд инсценировал свою смерть, что на самом деле он жив.
— И кого же тогда, по-вашему, нашли в машине? — спросил Хугленд.
— Не знаю. Я просто сомневался, что это Уорд. С чего вдруг такая уверенность, что это он?
— Я говорил с патологоанатомом.
— Так он провел тест на ДНК?
— Нет, не проводил. До тех пор, пока я его об этом не попросил. — Он рассмеялся. — Кажется, нагнал на беднягу страха. Весь так и побледнел и бросился в лабораторию. А сегодня утром позвонил мне и сообщил, что проверил имевшиеся у него образцы, и профильные показатели совпали с теми, что имелись в базе данных на Уорда. Так что не осталось никаких сомнений, что тело, найденное в реке, его.
Что ж, теперь, по крайней мере, можно вычеркнуть Родерика из списка подозреваемых в шантаже.
— А патологоанатом подтвердил, что вода в легких Уорда та же, что и в реке?
— О, простите. Совсем забыл его спросить.
— Ну а сестра Уорда? — осведомился я. — О ней что-нибудь удалось выяснить?
— Да, я узнавал. Оказывается, в то утро, когда состоялись слушания, у нее сломалась машина, и она в суд опоздала. Из офиса коронера позвонили и сказали, что вынуждены провести слушания без нее, и она согласилась.
— Но ведь она живет в Оксфорде, — заметил я. — Могла бы доехать и на автобусе, верно? Даже пешком дойти.
— Как выяснилось, она переехала, — сказал Хугленд. — Они называли мне ее адрес, но я точно не запомнил. Где-то в Эндовере.
— О, — снова произнес я. — Что ж, спасибо за звонок. Похоже, что я лаял не на то дерево.
— Да, — задумчиво протянул он. — Жаль, очень жаль. Все это могло пригодиться для хорошего рассказа.
— Да, — эхом откликнулся я.
— Ну, например, для вашей газеты? — Он явно прощупывал почву.
— Вот только я никакой не журналист, — со смешком ответил я. — Просто прирожденный скептик. Ладно, всего хорошего.
Я улыбнулся и отключил мобильник.
До сих пор так никто здесь и не появился.
Я доел остатки вчерашней китайской еды, выпил молока.
Почему кому-то понадобилось, чтобы я умер? Ведь, вне всякого сомнения, эти негодяи собирались меня убить. Просто представить невозможно, в каком состоянии находился бы я сейчас, простояв на одной ноге четыре дня и три ночи. Уже умер бы, наверное, или находился на грани смерти.
Но кому это было выгодно? И почему?
Может, это ответная реакция на мое резкое высказывание по телефону о том, что лошади миссис Каури будут отныне выступать в силу своих способностей и возможностей, а не ради интересов шантажиста?
Преднамеренное хладнокровное убийство — это самый жесткий и радикальный поворот событий, нет никаких сомнений в том, что мое похищение и заточение было преднамеренным и хладнокровным. Никто просто так не станет носить с собой полотенце, пропитанное эфиром, — на тот случай, если вдруг пригодится усыпить кого-то; никто не станет держать при себе пластиковую ленту, крепкую стальную цепь достаточной длины и с замком — на тот случай, если вдруг кого надо будет подвесить к стене. Мое похищение было хорошо спланировано и четко исполнено, не думаю, что судебная экспертиза нашла бы много улик, указывающих на исполнителей. Скорее всего, вообще не нашла бы.
Так к чему тогда им вообще возвращаться сюда и проверять, сработало ли? Возвращение лишь повысило бы шансы оставить следы. Убийц, наконец, просто могли бы заметить. Может, они уверовали в то, что я уже мертв?
Неужели не знают? Никогда и ничего не принимай на веру. Всегда проверяй.
Солнце зашло вскоре после пяти, и тут же резко похолодало.
Но я все еще ждал. И по-прежнему никто не приходил.
Может, напрасно трачу время?
Вполне возможно, подумал я, но что еще оставалось делать? Лучше уж сидеть здесь, на свежем воздухе, чем валяться на постели и разглядывать разводы на потолке спальни.
Я немного походил, чтоб согрелись пальцы на левой ноге. Фантомные боли на месте пальцев бывшей правой ноги давали о себе знать. Казалось, их жжет как огнем. Как-то утомительно все это.
Когда мобильник показал девять вечера, я решил, что с меня хватит. Пора возвращаться в квартиру Яна, он рано ложится спать и может запереть дверь. Я не собирался оставаться в конюшнях Грейстоун на всю ночь. Двадцать четыре часа непрерывного дежурства — для одного человека это слишком. Вечером я уже поймал себя на том, что клюю носом, известно, что нет ничего хуже заснувшего на посту часового. Уж лучше вообще без него.
Я убрал саблю в ножны, затем в картонный футляр и перекинул его через плечо.
По пути к выходу проверил палочку, которую оставил у камня. На месте. Поднял еще одну и поставил
