полетом, брызжет водой на мостик. Уже рассвело, но небо хмурится и обещает дождь.
Двое, обвязавшись концами, ползут по кормовой надстройке. При каждом ударе волны ложатся ничком… Добрались. Сколько нужно времени, чтобы снять с захлопни подгоревшую уплотнительную резину и набить новую?..
Алешин нервничает. Накричал на рулевого, чтобы не рыскал, держал лодку точно против волны. Панкратов стоит неподвижно — невысокий, худощавый, спокойный…
Ползут обратно. Курсант поднял голову, улыбнулся, помахал рукой. В этот момент тяжелый вал обрушивается на кормовую надстройку. Короткий вскрик… Схлынула волна…
— Человек за бортом! — орет сигнальщик.
Алешин (лицо белее пены) метнулся было вниз, в надстройку. Грозный окрик адмирала:
— Назад, командир!
Левитин, лежа, держась неизвестно за что, пытается подтянуть к себе курсанта, вцепившегося в канат. Волны отбрасывают его от лодки.
Каким-то чудом рядом с Левитиным оказывается мичман Безворотный. Вдвоем им удается подтянуть курсанта… Еще усилие — и курсант лежит, распластавшись, на палубе…
Алешин шумно вздыхает, косится на контр-адмирала. Что это?.. Никогда еще он не видел, чтобы у адмирала было такое лицо… Он бы сказал — растерянное, если б это хоть каплю вязалось с представлением о Панкратове…
Курсант Петр Ковалев, закутанный в одеяла, лежит на койке. Белокурые волосы еще не высохли, несколько завитков прилипло к высокому лбу. Серые глаза широко раскрыты, и контр-адмирал, сидящий рядом с курсантом, видит в этих глазах не только знакомую дерзинку, но и нечто такое, что доставляет ему глубокую радость…
— Комсомолец? — спрашивает он.
— Так точно.
— Кончите училище — проситесь к нам.
— Обязательно, товарищ адмирал. Помолчали немного.
— Я хорошо знал вашего отца, мичман. Мы… были друзьями.
— Знаю, товарищ адмирал. Мать рассказывала… — И почему-то перейдя на шепот: — От матери вам привет.
— Что ж ты… что ж ты сразу не сказал? — помолчав, говорит Панкратов. — Где она?
— В Кронштадте.
«Та-ак. Вернулась, значит, в родные края… Похоже на нее».
Вслух он говорит:
— Вчера от Ирины письмо получил. Пишет, что раскопала интересный материал для дипломной работы.
— Знаю, товарищ адмирал. «Та-ак. Значит, и ему пишет…»
Странная мысль вдруг приходит ему в голову: пожалуй, не следует отдавать Алешину комнаты. Подыщем ему другую квартиру…
Курсант Петр Ковалев говорит, улыбаясь:
— Вот только специальность она себе выбрала… оригинальную…
— Напрасно смеетесь, мичман, — строго отвечает контр-адмирал. И неожиданно для самого себя добавляет: — Известно вам, что на испанском говорит вся Латинская Америка?
Рапорт лейтенанта Одинцова
Командир нервничал. — Когда я добьюсь от вас точного места? — говорил он, наклонившись над плечом штурмана и разглядывая путевую карту. — Вы мне опять невязочку миль в пять преподнесете, а?
— Не должно быть, товарищ командир, — тихо сказал штурман.
— «Не должно быть»! У вас все может быть, — сердито продолжал капитан второго ранга Старостин. — За вами глаз да глаз… Где у вас последний поворот нанесен?
— Вот, товарищ командир…
— Давайте, давайте уточняйте, штурман. Поднимите рамку, возьмите радиопеленг. Беспомощный вы какой-то.
Штурман только что сам собирался это сделать. И вот опять получается, что без подсказки он ни на что не способен… Надев наушники, он настраивается на ближайший радиомаяк. Минимум звука сегодня ясный, отчетливый. Он пеленгует еще два радиомаяка. Пересечение трех линий дает совсем маленький треугольничек. Кажется, правильно. Испытав вдруг прилив уверенности в своих силах, штурман склоняется над картой, собираясь отметить полученное место.
— Подождите-ка, — вдруг слышит он голос у себя за спиной. — Дайте мне.
Штурман послушно снимает и отдает старшему помощнику наушники, отодвигается в сторонку, чтобы не мешать… Он ловит быстрый настороженный взгляд штурманского электрика Авраменко и старается придать своему лицу выражение безразличия. Как будто так и нужно, чтобы командир «разносил» его на глазах всего центрального поста, чтобы старпом проверял каждый его шаг… Что ж, служба не удалась. Не удалась, не удалась…
А ведь каких-нибудь несколько месяцев назад как хорошо мечталось о ней! И последняя стажировка прошла неплохо, и училище он закончил хоть и не с золотой медалью, но не хуже других. Его назначили командиром рулевой группы на подводную лодку, стоявшую в ремонте. Все лодочные офицеры, как это иногда бывает в конце года, были в отпуске — все, кроме механика. И ему, лейтенанту Одинцову, не научившемуся еще командовать группой, пришлось исполнять обязанности командира лодки. Он быстро научился составлять суточные планы, добросовестно ходил на многочисленные совещания, имел дело с заводскими инженерами и рабочими. Он привык к тому, что по утрам кричали «Смирно», лишь только его нога ступит на сходню, перекинутую с заводской стенки на узкую лодочную палубу.
Так прошло почти полтора месяца. Механик на лодке был толковый, ремонт продвигался вперед не то чтобы быстро, но и не так, чтобы по-черепашьи. Одним словом, начальство считало лодку благополучной, а лейтенанта Одинцова энергичным офицером. И вот, быть может, раньше, чем следовало бы, его назначили командиром боевой части на другой подводный корабль.
Лодка много плавала. Затянувшаяся, вопреки календарю, зима встречала ее в неспокойном море холодными зорями, белой кутерьмой снежных зарядов. Мостик и надстройки, исхлестанные волнами, на глазах обрастали льдом, он таял только при погружении на большую глубину.
Измеритель в окоченевших руках штурмана Одинцова вышагивал по карте, отмеряя пройденные мили, но походка его — увы! — не всегда была уверенной. Однажды эта неуверенная походка привела лодку на пять миль южнее поворотного буя. Как выразился инженер-механик, не упускавший случая сострить: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону…» Тяжело вспоминать все это. Но никогда не забыть ему, Одинцову, как, вызванный наверх, стоял он, вцепившись в ограждение, на мостике, валящемся то влево, то вправо, и тоскливо смотрел на разнузданную пляску моря, в котором он не сумел найти дороги. Быстро сгущались сумерки, ревущая вода бросалась на мостик. Но лучше было выстоять сутки, принимая удары ледяной волны, чем выслушивать то, что говорил, вернее, кричал командир. Командир не щадил самолюбия штурмана…
С того дня каждый выход в море стал для лейтенанта Одинцова мукой. Куда девалась былая его самоуверенность? Частенько вспоминал он свои безоблачные дни на ремонтировавшейся лодке. Неужели это при его появлении подавали когда-то команду «Смирно»?..
…Старший помощник снимает наушники. Место лодки, полученное им, сошлось с местом, которое определил штурман.
— Добро, — кивает старпом. — Порядок.
Удивительная вещь: почему иной раз мимоходом оброненное слово способно вселить такую бодрость
