в душу человека, что горы хочется свернуть? В чем магическая сила слова одобрения?
Сразу позабыв об огорчениях, штурман увлеченно работает. В сущности, все дело в аккуратности. (Черт его знает, как он ухитрился тогда, выходя к бую, потерять свое место?) Мелкими шажками отсчитывает измеритель милю за милей. Что ни говори, а интересная работа у штурмана. Древняя, мудрая работа мореплавателей… А командира, в конце концов, тоже можно понять: кому понравится лишний час болтаться в штормовом море и зазря бить моторесурсы по милости оплошавшего штурмана?
Дойдя до северной кромки района, командир поворачивает на юг. Радиограмма, полученная с самолета наведения, показывает, что конвой «противника» уже близко. Он движется на северо-северо- восток со скоростью… Скорость тоже указана в радиограмме, но командиру она кажется слишком большой.
На миг подняв антенну радиолокационной станции (она огляделась зорким оком там, наверху), радиометристы докладывают: «Цель обнаружена». А через некоторое время дают первый пеленг гидроакустики.
В центральном посту идет напряженная работа: вырабатывается математика атаки. Капитан второго ранга Старостин, сбросив шубу, просовывает голову в окошечко гидроакустической рубки. Его так и подмывает поднять перископ, посмотреть самому, но — нельзя.
— Это миноносец, — говорит он старшине гидроакустиков. — Не привязываться к нему. Следить только за крейсером. Товсь! — Он глядит на бегущую стрелку секундомера: — Ноль!
Взят еще один пеленг.
— Ну, штурман, рассчитали скорость?
— Минуточку, товарищ командир…
— Ваши минуточки вот где у меня сидят. — Командир хлопнул себя по затылку. — Давайте, давайте, не спите!
Одинцов уже сутки не отходит от штурманского столика — ему обидно слышать насчет спанья. Трак — сломалось острие карандаша. Нервно отбросив его, штурман хватает другой. У него получается скорость, близкая к той, что давал самолет.
— Ерунда! — говорит командир. — Простой расчет не можете сделать. Вам бы не штурманом, а…
Но, наткнувшись на пристальный взгляд воспаленных глаз Одинцова, не заканчивает фразы и круто отворачивается.
Снова и снова пеленгуется цель. Штурман, закрыв глаза, опускает голову к холодной доске стола… Больше так нельзя, хватит!.. Рапорт, рапорт…
Но уже в следующий миг он стряхивает расслабляющее оцепенение, снова хватает карандаш. Какой же был последний пеленг? Он напрягает память и не может вспомнить, цифры перемешались, скользкие какие-то…
— Семьдесят пять, — шепчет вдруг кто-то за спиной.
Бросив благодарный взгляд на штурманского электрика Авраменко, Одинцов вновь принимается за расчеты. Графическим способом он определяет курс цели, ее скорость и дистанцию — то, что называют элементами движения цели. И опять получается та самая скорость… Неужели ошибка? Штурман, не решаясь докладывать, зажимает в зубах тупой конец карандаша и стирает резинкой свой чертежик на тертой и перетертой карте. Но только он берется снова за транспортир, как торпедный электрик докладывает элементы движения цели, выработанные на приборе. Скорость, полученная им, в точности совпадает с той, что давал самолет, и на один узел превышает ту самую «ерунду», что указывал штурман.
И когда командир решительно останавливается именно на этой «ерунде», лейтенант Одинцов испытывает сладкое и — что греха таить! — чуточку злорадное чувство своей правоты…
Атака проходит хорошо. Гидроакустик уверенно держит контакт с целью. Перед ним в центре круглого экрана плещется, переливается зеленое кружево. В нужный момент выпущена торпеда, и, как потом выясняется, она прошла под кормой цели. Да, хорошая атака, ничего не скажешь.
Обедает штурман позже всех, вместе с инженер-механиком. Механик с аппетитом крошит ржаные сухари в тарелку с борщом и, посмеиваясь, рассказывает одну из своих бесконечных историй.
— …Пришли мы в точку и начали дифферентоваться, — что за черт! — не лезет лодка под воду. А это моя первая самостоятельная дифферентовка была, готовился я к ней, как… ну, не знаю, к чему. Как Суворов к штурму Измаила. — Механик энергично доел борщ и попросил вестового налить еще. — Да, и вот такой камуфлет. Перегоняю воду из кормы в нос, дифферент градусов на десять создал — все равно не лезет лодка под воду. Не желает. Я стою дурак дураком и не знаю, что делать. И хочется бежать, да некуда… В общем, всплыли мы, осмотрелись и между прочим проверили замещение топлива. Так поверишь, Илья, топливная систерна номер раз — пустая! Двенадцати тонн нет!
Механик отправляет в рот добрых полкотлеты и, поигрывая белыми бровями, приглашает штурмана посмеяться вместе с ним над ошибкой молодости. Но Одинцов и не думает смеяться. Задумчиво он спрашивает:
— Ну, а дальше? Что тебе было от командира?
Но в этот момент трансляция объявляет:
— Механика просят в центральный.
Залпом проглотив компот, механик выбирается из-за стола и уже на ходу бросает:
— Благодарность он мне объявил!
От второго Одинцов отказывается, огорчив заботливого вестового.
Захватив секстан, он поднимается на мостик. Надо взять высоту солнца, пока его не занавесили тучи, — вон какие тяжелые, недобрые ползут с северо-запада…
— Быстрее, штурман. Сейчас погружаться будем.
— Есть, товарищ командир!
И вот он снова сидит за своим столом, прокладывая курс в базу. Он слышит, как командир перешучивается с механиком, посмеиваясь над его страстью к черным сухарям. Конечно, механик его любимчик. Ему и улыбки, и благодарности… Он «Андрей Иванович», а ему, Одинцову, не приходилось слышать иного обращения, чем «штурман». «Штурман, чего вы копаетесь?..», «Штурман, быстрей!..»
В базу лодка приходит поздним вечером. Ого, в гавани уже почти весь снег сошел, а оставшиеся снежные языки издырявлены теплым дождичком. Пахнет прелью, размокшей землей. Весна…
Сменив пилотку на фуражку, штурман неторопливо идет к длинному корпусу береговой базы. В одной руке у него большой плоский ящик с картами, в другой — ящичек с прокладочным инструментом. Римляне, что ли, говорили: «Все свое ношу с собой…» Он еще не привык к земной тверди, его слегка пошатывает, и ноги в тяжелых сапогах как будто действуют самостоятельно. «Ног под собой не чуете, дорогой товарищ», — иронизирует он над самим собой.
Хорошо бы сейчас поймать такси и укатить домой. Аня, наверное, еще не спит, лежит с книжкой. За последний месяц он раза три был дома, не больше: то выход в море, то готовность. Прошлый раз хозяйка, у которой они недавно сняли комнату, даже не узнала его, открывая дверь. Анка смеялась: «Скоро и я забуду, как ты выглядишь…»
Нет, нельзя домой. К десяти утра командир велел вычертить кальки маневрирования. Приспнуть, что ли, часика два, а потом уже садиться…
Но, войдя в комнату, отведенную для жилья и работы лодочным офицерам, Одинцов видит минера Дубинского, уже разложившего на столе свои графики. Ладно, раз так — и мы поработаем. Вдвоем веселее.
Прежде чем засесть за работу, они потрошат воблу, которая всегда водится у запасливого минера, и съедают ее, запивая водой из графина.
— Сильна закуска, — удовлетворенно говорит Дубинский, вытирая обрывком газеты жирные губы. — Что может быть лучше военно-морской тараньки?
Он сбрасывает китель на спинку стула а принимается вычерчивать график торпедной атаки. Олени на груди его свитера будто бегут по краю стола. Минер не очень тихо напевает на мотив известных «Журавлей»:
— Тэта [2] семьдеся-ат четыре…
Около часа ночи в комнату заходит командир.
— Ух и накурили, полуночники! — говорит он. — Хоть бы форточку открыли.
