горизонт расплывался в сумеречных вечерних тенях. Морозные облачка пара равномерно возникали у его ноздрей.
— Ни одной собаки в море не видно, — сказал Фролов. — Все люди как люди, к Новому году готовятся. Одни мы дребезжим тут… — И, помолчав, добавил: — Если б не эта проклятая задержка, я был бы уже дома. В Ленинграде.
Он уже в третий раз говорил об этом, и Остудин снова промолчал.
Да и что он мог сказать? Задержка произошла не по его вине. Позавчера утром Остудин получил приказ выйти в море и встретиться в условленной точке с противолодочным кораблем, на котором будет испытываться новый прибор. Весь день Остудин прождал в море, а к вечеру получил радиограмму о том, что испытания переносятся на сутки. Лишь в пятнадцать часов с минутами следующего дня пришел противолодочный корабль с государственной комиссией на борту. С корабля передали семафор: «Прибыл работать с вами. Председатель госкомиссии». Кто-то на мостике вполголоса пошутил:
— Надо ответить: «Очень приятно, товарищ председатель…»
Остудин велел ответить: «Жду ваших указаний».
Корабль на малых оборотах подошел вплотную к лодке. Сцепились отпорными крюками. Матросы Остудина, спустившиеся в кормовую надстройку, приняли с корабля тяжелый чемоданчик, а потом схватили в объятия высокого сутуловатого капитана третьего ранга, перемахнувшего с корабля на узкую лодочную палубу. Капитан третьего ранга поднялся на мостик и представился Остудину:
— Член госкомиссии Фролов.
— Вижу, что Фролов, — сказал Остудин, улыбаясь замерзшими губами.
— Черт, Сергей, ты? — изумленно крикнул Фролов и, коротко хохотнув, похлопал его по кожаной спине. — Откуда ты, прелестное дитя?
Падал ленивый мохнатый снежок. Корабли разошлись. Лодка Остудина погрузилась и стала выполнять маневры, нужные для испытания прибора. Фролов сидел в центральном посту, сгорбившись над своим раскрытым чемоданчиком и время от времени что-то записывая в блокнот. Однажды он повернул голову к Остудину, стоявшему у перископа, и сказал, улыбнувшись:
— Извини, Сергей, что ничего не объясняю. Не могу. Даже тебе.
Остудин поглядел на его бледные губы под тугими желтыми усиками и ответил:
— Понимаю.
За обедом, когда Остудин сбросил кожанку, Фролов быстро взглянул на его плотную фигуру, обтянутую кителем поверх теплого свитера, и сказал:
— Толстеешь, старина. И седеешь.
— Есть немного. — Остудин налил себе полную тарелку борща. — Почему первое не ешь?
— Воздерживаюсь. Врачи не велят.
— Уже болячками обзавелся?
— Есть немного, — сказал Фролов и засмеялся.
Остудин велел вестовому принести члену госкомиссии второе.
— Быстро растете вы, подводники, — сказал Фролов, энергично расправляясь с котлетой и рисовой кашей. — Давно в капитанах второго ранга ходишь?
— Год с лишним.
— Как-то читал о тебе в газете. Хвалили. Порадовался за тебя. Даже написать хотел.
— Чего ж не написал?
— Завертелся. То-се… Да и адреса не знал. Ну-ка, молодец, — обернулся Фролов к вестовому, — подсыпь немного рису.
— Не плаваешь больше? — спросил Остудин. — В науку ударился?
— Работаю в научно-исследовательском.
Когда Фролов ел, кадык на его худой шее ходил вверх-вниз, как поршень в цилиндре. Фролов был в добротной тужурке, при галстуке.
— Беспокойная жизнь, — продолжал он, большими глотками отпивая компот. — Командировки, то- се… Зато Ленинград. Так сказать, блага цивилизации…
Испытания прибора закончились под утро. Помигав прожектором и поблагодарив за четкую работу, противолодочный корабль ушел. Фролов остался на лодке. Он заглянул через плечо штурмана на путевую карту и помрачнел. Было ясно, что вылететь в Ленинград он сегодня не успеет, — дай бог до базы добраться к Новому году. Солнце зашло. Остудин приказал включить ходовые и отличительные огни. С правого борта скользнул на лед зеленый отсвет, с левого — красный. И ледышки, катящиеся прочь от форштевня, тоже вспыхивали то красными, то зелеными искрами.
Остудин вытащил папиросы, протянул Фролову.
— Спасибо, — сказал тот. — Бросил.
— Врачи не велят?
Фролов кивнул. Ему было холодно. Морозный ветерок прошелся над стынущим морем, корпус лодки неприятно трясло от вспарывания ледяного панциря, и не видно было чаек, улетевших неизвестно куда на ночлег.
— Хочешь чаю выпить? — спросил Остудин.
Он оставил на мостике старпома, а сам спустился вслед за Фроловым вниз, прошел в кают- компанию.
— Если кончится лед, то по чистой воде еще успеем к Новому году, — сказал он, сбрасывая шубу.
— Мне все равно теперь, — отозвался Фролов.
— Зато мне не все равно.
— Ты женат? — поинтересовался Фролов.
— Да.
— И дети есть?
— Двое. — Остудин встал и включил радио.
В отсек полились звуки скрипки. Сильная тревожная мелодия билась под смычком, будто рвалась на волю.
Молча пили горячий чай.
Фролов дослушал музыку до конца, потом, посмотрев на Остудина, сказал:
— Почему ты не спрашиваешь, как я живу?
— Вижу и так: преуспеваешь.
— Верно. — Фролов усмехнулся. — Верно, старина… Слушай, Сергей, — сказал он немного погодя, — у меня такое впечатление, что ты не рад нашей встрече.
— Почему?
— Не знаю. Ты и раньше, правда, не отличался даром красноречия. Но все же… А ведь у меня близких друзей после тебя не было. Приятелей — этих хоть пруд пруди… Странно, что мы с тобой ни разу не встретились с курсантских времен. Десять лет прошло, так?
— Без малого.
— Славные были денечки! Помнишь, как мы десять лет назад Новый год встречали? Еще Нина была с нами. Помнишь Нину?
— Нину? — Остудин посмотрел на Фролова. — Да. Припоминаю.
2
Ровно десять лет назад в огромном зале училища гремела музыка. Вокруг елки, сверкавшей огнями, кружились пары. На встречу Нового года курсанты пригласили гостей — студентов (главным образом студенток) университета. К девушкам относились рыцарски: стоило хоть одной из них остаться на минуту в одиночестве, как уж к ней летел синий воротник. Ни одна не скучала у стены — за этим строго следили распорядители.
