камина, тебе не кажется?» Откуда у нее этот цинизм, эта жестокость… Впрочем, гены. «Где он сейчас? Надо полагать, работает в этом своем Новоуральске, — я, признаться, последнее время не интересовалась…» Она не интересовалась! Еще бы, зачем интересоваться жизнью брата, когда вокруг столько приятного — поездки на конгрессы, диссертация…
Она лежит без сна, в комнате тихо, где-то в стене негромко урчит водопроводная труба, по потолку изредка уже пробегают отсветы фар, запоздалые машины спешат куда-то — может быть, во Внуково, может быть, к симферопольскому самолету. Хотя вряд ли есть такие поздние рейсы — среди ночи. Да и кто сейчас полетит в Крым… там теперь тоже пусто и холодно, как и во всем мире.
Просыпается она очень рано, невыспавшаяся, с тяжелой головой, заставляет себя принять холодный душ и сесть за работу. Нужно написать это сочинение, раз уж она обещала; ей самой совершенно безразлично, но если Татьяна Викторовна хочет… Впрочем, работается ей, против ожидания, легко: тема живая, Маяковский все-таки, к тому же под рукой есть четвертый том Литературной энциклопедии. Закончив, Ника выключает настольную лампу и раздергивает шторы — над Ленинским проспектом встает ледяной туманный рассвет. Суббота, одиннадцатое октября.
Только войдя в класс, Ника вспоминает, что не приготовила ни одного урока, но это ее не волнует. На большой переменке она отдает Татьяне Викторовне сочинение; благополучно сходит и с неприготовленными уроками — никто ее в этот день не спрашивает, только на химии случается казус. К химии в десятом «А» относятся легко, это любимый предмет, особенно у мальчишек, потому что жизнерадостная молодая химичка по прозвищу Ленка-Енка прочно удерживает школьный рекорд по мини-юбкам.
— Так что, Ратманова, — бодро спрашивает рекордсменка, — отвечать будем?
— Не думаю, — говорит Ника, не вставая (на уроках Ленки-Енки это не принято).
— У меня вопрос, — басит Женька Карцев. — Лен-Иванна, что это за мода, говорят, новая появилась на Западе, макси?
— А ты, знаешь, поменьше насчет моды интересуйся, — парирует Ленка-Енка. — На тройках еле вылазишь, а туда же!
— Лен-Иванна! — взывает кто-то с задних парт. — А у кого пятерки, можно интересоваться модами?
— Ну, хватит! — кричит Ленка-Енка, стуча по столу карандашом. — Давай, Ратманова, давай, не тяни резину! На сегодня были ароматические углеводороды. Чего ты о них знаешь, выкладывай быстренько!
— Я о них совершенно ничего не знаю, — говорит Ника очень спокойно. — Духи какие-нибудь?
— Ты чего, не учила, что ли?
— Да, не учила.
— Понятно, — говорит Ленка-Енка почти с восхищением. — Ты что же это себе воображаешь, Ратманова, органику за тебя на выпускных кто сдавать будет, Менделеев?
— Едва ли.
— Вот и я тоже думаю, что едва ли он за тебя будет сдавать. Значит, так, Ратманова: оценку я тебе выставлять сейчас не буду, в общем-то мне из-за вас в двоечницах ходить тоже неохота, поэтому я тебя не спрашивала и ты мне не отвечала, ясно? А к следующему уроку выдашь мне все это как из пушки. Вот так!
— Ладно, — рассеянно говорит Ника, продолжая листать «Курьер».
На большой перемене, в буфете, она подходит к Питу.
— Послушай, ты после уроков занят?
— После пятого у меня факультатив по математике, а потом ничего. А что такое?
— Пит, приезжай, когда освободишься, вытащи мне магнитофон. Помнишь, ты в прошлом году вмонтировал его в ящик письменного стола…
— Помню, конечно. А зачем вытаскивать — поломался, что ли?
— Я его хочу продать, Пит, только ты, пожалуйста, никому не говори. Понимаешь?
Пит смотрит на нее удивленно.
— Что, у тебя… случилось что-нибудь?
— Пит, ну, это долго рассказывать, и вообще я не могу сейчас об этом. Мне нужно срочно продать магнитофон, поэтому, если можешь, приди и вытащи его из этого ящика.
— Ну, хорошо… я-то вытащу, это минутное дело… А куда ты его хочешь, в комиссионку?
— Наверное, куда же еще можно…
— Погоди, погоди… Слушай, у тебя же, помнится, какой-то фантастический маг — «Филипс», да?
— «Грундиг».
— Точно, это у Витьки Звягинцева «Филипс»… Знаешь, Ник, тебя ведь в комиссионке обдерут. У меня есть парень, который купит с ходу. Сколько ты за него хочешь?
— Понятия не имею, я ведь его не покупала.
— Вот что, — решительно говорит Пит, — я приду часам к пяти и приведу этого парня. Он даст настоящую цену. Только ты молчи, а договариваться буду я…
Они беседуют, продвигаясь вместе с очередью вдоль стеклянного прилавка, потом Ника берет свой завтрак и оглядывается с тарелкой в руках. Андрей сидит в дальнем углу, рядом с ним за столиком никого нет. Она подходит и садится на пружинящий алюминиевый стул.
— Андрей, я должна извиниться перед тобой, — говорит она, не поднимая глаз от голубого пластика столешницы. — Пожалуйста, прости меня…
— Я не сержусь, — отвечает он. — Я понимаю, что на тебя нельзя сердиться… сейчас. С тобой ведь что-то происходит, я тоже вижу. Поэтому я и хотел вчера…
— Мне очень жаль, Андрей, что я не… не смогла ответить тебе иначе.
— Не нужно об этом, — говорит он твердым мужским голосом.
Из школы она едет в центр. Оказывается, купить билет на поезд не так просто, в городских кассах в здании «Метрополя» давка, очереди, и вообще выясняется, что здесь только предварительная продажа. Нужно ехать на Ярославский вокзал. Там тоже очереди и тоже давка, окошек много, ничего нельзя понять, к справочной протолкаться еще труднее, чем к билетной кассе. Но в конце концов что-то проясняется, Нике указывают нужную очередь, она терпеливо стоит и наконец оказывается перед полукруглым вырезом в стеклянной стенке кассы.
— Пожалуйста, один билет на сто сорок второй поезд, до Новоуральска, — говорит она робко, просовывая в окошечко деньги.
— На сто сорок второй только плацкартные.
— Да-да, пожалуйста, все равно…
Кассирша шелестит бумажками, лязгает ножницами, что-то пишет. Качнувшись, мягко щелкает компостер.
— Сдачу возьмите, — говорит кассирша. — Билет. Посадочный. А это за постельное белье. Отправление в ноль пятьдесят. Следующий!
Ника едва успевает вернуться домой к пяти часам, почти следом за нею приезжает Пит с каким-то незнакомцем в импортном нейлоновом пальто. Пит вытаскивает магнитофон, они долго возятся с ним в столовой, пробуют запись, воспроизведение, о чем-то спорят; Ника тем временем сидит в своей комнате, не в силах ни за что взяться, охваченная страшной, обморочной слабостью. Нужно собираться, решать, что брать с собой, но как можно собраться за несколько часов, если уезжаешь на всю жизнь…
— Ник, послушай, — огорченным шепотом говорит Пит, войдя в комнату. — Он не дает больше трехсот пятидесяти, я не знаю, что делать…
— Продавай, разумеется!
— Понимаешь, я был уверен, что возьму четыреста…
— Чепуха, Пит, триста пятьдесят — это отлично. Только, пожалуйста, пусть он поскорее уходит, я себя плохо чувствую…
— Да-да, мы сейчас, Ник, — говорит Пит почти испуганно.
Они наконец уходят. Ника сидит, смотрит на лежащие на столе деньги — семь зеленых пятидесятирублевых бумажек — и не знает, что делать, с чего начинать сборы. Потом достает со шкафа чемодан — тот самый, с которым ездила в Крым, — красивый немецкий чемодан, черный, округло-плоский, опоясанный широкой хромированной полосой со скрытыми в ней потайными замками и удобной, словно