— Не знаю, не помню. Когда что-то приукрашивают, не замечают недостатков — вот тогда это идеализация.
— Боюсь, что ты не знаешь, какое значение приобрело сейчас данное слово. Тут вопрос деликатный, и об этом знают, пожалуй, только взрослые. Однако, я думаю, в подобной ситуации... Детям об этом не говорят, да и зачем? Практически... Я должен... так вот... я могу при тебе, Фунг?
— Да пожалуйста!
— Сорок лет тому назад научились управлять генами, — продолжал Тоникер. — Родители могли заказать себе девочку или мальчика по своему вкусу, исходя из моды. Не существовало никаких запретов, и многие хотели, чтобы их дети были очень красивые, очень умные, ну, такие, как Глория. Появился термин «идеализация потомства». Таким путем рассчитывали усовершенствовать человечество. При всем желании я не смогу описать той сумятицы, которая возникла во всем мире из-за подобного вмешательства в гены. На свет появилось множество прекрасных, идеальных детей, к тому же отлично сознающих свое совершенство. Счастье, что вовремя распознали их уродство.
— Уродство? — удивился Марек.
— Уродство, — повторил художник. — Безупречность обернулась таким же увечьем, как горб или слепота. И этим идеалам совсем не помогло сознание, что они идеалы. Они оказались слишком прекрасными и поэтому немного нечеловеческими. Хорошо еще, что психологи довольно быстро сориентировались в размерах опасности. И тогда идеалам, которых уже не удалось спасти, посоветовали заниматься искусством, поскольку лишь на данном поприще они могут работать, не причиняя вреда себе и другим. Глория расценила твое замечание как обычную колкость, спровоцированную, конечно же, мной. Я ей все объясню! Извините!
Август Тоникер поднялся и направился в комнату актрисы.
Эля смотрела на свои руки и думала: «Сколько раз я огорчалась, что у меня чересчур короткие, некрасивые пальцы. Я хотела быть совершенной и великолепной, а ему такие вовсе не нравятся! И он сказал ей об этом! Сказал, чтобы доказать свою смелость! Конечно, он не трус! Как же хорошо, что я обыкновенная, обыкновенная, обыкновенная...»
Маленький поэт Фунг поднял вверх два пальца в знак того, что хочет взять слово, и заявил:
— Во избежание недоразумений нужно уточнить: я тоже идеал. Только, к счастью, из бракованной серии.
Муанта настойчиво устанавливал факты. Он блуждал по улицам имени Рауля Сермено, отдыхал на площадях, где стояли памятники Раулю, платил за питание, пользуясь кредитной пластинкой с портретом Рауля. Кредитные пластинки относились как раз к числу изобретений, которые даже он одобрил. На пластинке владельца было зафиксировано состояние его банковского счета на данный момент. Совершив покупки, человек только опускал пластинку в машину, которая автоматически вычитала необходимую сумму и вписывала новую, оставшуюся. Любые махинации тут исключались, а вместо тяжелого кошелька, набитого банкнотами и мелочью, достаточно было иметь небольшую пластинку. Все торговые операции вот уже тридцать лет производились таким образом.
Муанту очень огорчало, что ему выдали скромные карманные деньги. Все его владения давно перешли в собственность государства, и даже речи не могло быть о возвращении Муанте хотя бы части былого состояния. По-прежнему возвышался его дворец, давно превращенный в музей. К тому же (что особенно бесило его превосходительство) единственным экспонатом и следом позорного правления тирана была та самая, символизирующая свободу статуэтка, обитая со всех сторон.
Все шло к тому, что, если планы Муанты окажутся несбыточной мечтой, ему не останется ничего другого, как приняться за работу. Впрочем, у него уже было несколько предложений: первое, довольно оскорбительное и тут же отвергнутое — работать гидом на развалинах лагеря «Милая Родина». Другое — «политическим комментатором» на головидении. Его воззрения должны были придать блеск программам сатиры и юмора. Третье — историческим консультантом. Ему обещали даже довольно большие суммы, если он согласится подробно пересказать свои беседы с Муссолини, генералом Франко и Гитлером. Такое предложение было заманчивым, но Муанта колебался, все еще надеясь на коренную перемену в своей судьбе. Он связывал эту надежду с подземным гротом, и все его шаги были направлены на то, чтобы туда проникнуть.
— Эй, ты, выжималка, — обратился Муанта к роботу, — можно ли мне выезжать из страны?
— Да, ваше превосходительство.
— А я могу ездить, плавать и летать, на чем захочу и как захочу?
— Да, ваше превосходительство. Но всегда со мной.
— Печальная необходимость. А чего ты мне не разрешишь?
— Я должен пресекать все действия, имеющие целью причинить зло другим людям.
— А если бы я хотел кому-нибудь дать пинка, так ты бы мне не позволил?
— Конечно.
— А я могу тебя обмануть?
— Нет, ваше превосходительство. В меня вмонтирован детектор лжи.
— Но ты не можешь улавливать мои мысли?
— Нет, только побуждения.
— Так какие, по-твоему, у меня сейчас намерения?
— Вы что-то скрываете, ваше превосходительство. И не любите меня. И хотели бы что-то узнать.
— Правильно. Головидение охватывает весь мир?
— Да.
— Можно ли передать программу сразу на весь мир?
— Да. Международные известия транслируются два раза в сутки.
— Очень хорошо. А я мог бы осмотреть то место, откуда они транслируются?
— Телевизионный центр? Сейчас узнаю.
И уже спустя час они входили в застекленное здание, по которому двигались люди в голубых комбинезонах: такая одежда помогала отличить работника от объемного изображения.
