— Маноло, если ты достанешь мне приглашение, я этого никогда не забуду. Но не лезь из кожи вон, не стоит оно того. Спроси графа, раз хочешь, но если он откажет, я переживу. Мне всего четырнадцать. Когда-нибудь кто-нибудь да заметит меня и, наверное, даст мне сразиться с быком. А если нет — поступлю как отец, пойду по ярмаркам и бескровным боям.
— С быками, с которыми кто-то уже сражался?
— Ну и что? Крещение кровью я всё равно уже получил.
— То есть ты и на рога попадал?
— Два года назад. Мне тогда дюймов десять рога в правое бедро вошло. Но не охромел же! Даже не помню сейчас, был ли сам виноват, или тот бык знал, что делает.
Они уселись на трибуне. Снова показалась луна, и серые скамьи серебрились в её свете.
— Видишь это место? — произнёс Хуан, обводя глазами арену. — Я здесь дома. Тут я хочу жить. Просто надо ещё подождать. Когда-нибудь это случится — я буду сражаться с собственными быками. Когда-нибудь я приду не только сюда, но и на другие арены. Наверное, много есть
— Но почему? Почему ты так сильно этого хочешь?
Хуан засмеялся и встал.
— Это не похоже на другие желания. Оно у меня в крови, и с отцом так было. Такими или рождаются, или заражаются где-то. И приехали — ты любишь
Маноло хотелось сказать, что с ним-то всё совсем по-другому. Но он знал, что это бесполезно — ему даже не поверят. Был бы Хуан его братом! Тогда от него самого никто бы не ждал, что он станет таким, как отец. Этого ждали бы от другого.
Глава 10
На следующий день после того, как они с Хуаном залезли на бычью арену, Маноло решил, что больше не будет пытаться сразиться с быком. Будет так, как и хотят все: на ферме это случится впервые. Но он не мог забыть, как удивительно хорош и удивительно смел был Хуан, и как трусливо вёл себя он сам. И о своём обещании он тоже не забыл.
Назавтра он отправился в кафе, где всегда сидели шестеро мужчин, чтобы поговорить с ними о Хуане.
— Маноло, — приветствовал его один из них, — хорошо, что ты не был на вчерашнем, с позволения сказать, сражении.
— Великолепного основательно задело рогом, — добавил другой.
Но не из-за Хуана. В этом Маноло был убеждён. Настолько долго Хуан с быком не сражался.
— Когда это случилось? — спросил он.
— При первом выпаде.
— Он попробовал одну глупость: пропускал быка мимо себя, стоя на коленях, да ещё слишком близко к загородке. Бык просто впечатался в него. Его ослепил свет и сбил с толку шум. А парень был слишком близко, непростительно близко к воротам.
— Мы как раз собирались зайти к нему. Идём с нами.
По пути к дому юноши, угодившего на рога, Маноло слушал, как может ранить бык.
— Рога входят чисто. Если б они ещё так же выходили! Но человек, или бык, или оба в это время двигаются, поэтому раны так опасны.
— Рог рвёт тело, раздирая мускулы.
— И всегда есть опасность подхватить какую-нибудь заразу. Рог грязный, и до пенициллина почти всегда заканчивалось ампутацией или смертью.
— Что касается
— Бедняги! Если кого боднут в маленьком городке, там вечно нет доктора.
— А там-то обычно и бодают.
— Даже здесь, в Арканхело, один только доктор возьмётся за раны от рогов. Да и тот стареет. Не станет его — и, может быть, не останется никого, кто бы в них разбирался.
— Если уж придётся попасться на рога, постарайся, чтоб это было в Мадриде.
— В Мадриде-то дюжина докторов.
— Я как-то знавал одного, что на
Раньше мужчины никогда не говорили о том, сколько боли достается
Великолепный, лежавший среди подушек, белых, как его лицо, выглядел лет на восемнадцать. Что Маноло заметил сразу, так это губы. Они были бледными, но он их явно кусал. Капельки крови отмечали место, где они прокушены. Маноло понял без слов, что юноша очень мучается.
Когда они вошли в комнату, Великолепный попытался закрыть окровавленные губы рукой. Он почти не говорил, сказал только, что чувствует себя неплохо. Когда же он отвернулся, то стал смотреть не в окно, а на стену, где ничего не было, кроме пятна. А когда повернулся снова, на губах были свежие капли крови.
— Да, опозорился я основательно, — сказал юноша, пытаясь улыбнуться.
— Ты не так долго там был, — отозвался один из мужчин, — чтоб мы это оценили.
— Жуть что такое, — настаивал Великолепный, стараясь не заплакать.
— Может, вышло бы и очень даже ничего. Бычок-то хороший. Ты был слишком смел, а иногда это глупо. Смелость
В комнату вошла мать, крупная женщина с сильными руками и словно высеченным из скалы лицом.
— Скоро доктор придёт, — сказала она, не глядя на мужчин, но внимательно всматриваясь в сына. Она ждала, что он отзовётся. Тот молчал.
— Разве он тебя не смотрел? — поинтересовался один из мужчин.
Юноша застонал и закашлялся, чтобы скрыть боль.
— Его нет в городе, — объяснила мать, впервые посмотрев на мужчин обвиняющим взглядом.
— Но цирюльник-то о тебе позаботился в медпункте? — выспрашивал мужчина.
— Да, — ответил юноша. — Он сделал всё, что мог.
— Цирюльник — это всего лишь цирюльник, — отрезала мать и вышла из комнаты.
— Ему очень больно, — тихонько сказал Маноло один из мужчин. — Он не подаёт виду, но боли у него сильные.
— Сразу после того, как боднут, больно не бывает, — добавил другой. — Но уж как начнет болеть — это надолго.
Снаружи послышались шаги. Они медленно приближались к двери. Доктор был стар. Он волочил ноги, идя от двери к кровати больного. Вид у него был изнурённый и безучастный. Седая прядь упала на морщинистый лоб, когда он склонился к юноше.
— Ну, как ты? — он улыбнулся и провёл рукой по его лбу. С мужчинами доктор не поздоровался, а Маноло, кажется, и не заметил.
— Цирюльник всё почистил и перевязал, — слабым голосом сказал тот, приподнимаясь на локте и падая обратно на подушки.
Мужчины двинулись к двери.
— Останьтесь, — велел, не глядя, доктор, снимая с постели лёгкое одеяло и шаря в чемоданчике в поисках ножниц. — Я хочу, чтобы сын Оливара посмотрел, как выглядит такая рана. Подойди сюда, — приказал он, и Маноло подошёл ближе. Сердце у него громко билось. — Смотри!
Доктор разрезал повязку и бинты и отвёл их в стороны. Неровный разрыв, похожий на язык пламени, в
