– ЛШЭ. Вы хотите сказать, Лондонская школа экономики? – Он был поражен до глубины души.
– Да.
– Боже...
Я глядел на него, а он пытался справиться с полученной информацией.
– Что же вы там изучали?
– Политику, философию, экономику.
– Тогда почему же вы стали жокеем?
– В общем-то случайно, – сказал я. – Это не входило в мои планы. Когда я сдал последние экзамены, то сильно устал. Поэтому я решил взять тайм-аут и еще заработать деньги – поработать на земле.
Я знал, как это делается, мой отец – крестьянин. Я работал у одного фермера в Девоне на уборке урожая, а по утрам проминал его скакунов. Собственно, я ездил верхом всю свою жизнь. У фермера была лицензия на разведение скаковых лошадей, и он это обожал. Ну а затем его брат, который выступал на его лошадях в стипль-чезах, упал и повредил плечо. Это было в самом начале сезона в Девоне. Тогда мой хозяин попросил меня заменить брата, и я вдруг начал выигрывать стипль-чез за стипль-чезом. Затем это как-то меня захватило, и я уже не горел желанием посвятить себя государственной службе, как раньше, ну и... Короче, я не жалею.
– Даже теперь? – иронически осведомился лорд Ферт.
– Даже теперь.
– Хьюз. – Его лицо сморщилось в сомнении. – Я не знаю, что и подумать. Сначала я был уверен, что вы не из тех, кто может умышленно придержать лошадь, но эти улики... Чарли Уэст, например, прямо утверждал, что вы взяли на себя.
Я уставился в стол. Мне не хотелось смотреть ему в глаза в этот решающий момент.
– Чарли Уэст ошибся, – сказал я. – Он перепутал две скачки. Я действительно придержал лошадь, но выступая в стипль-чезе для новичков на жеребенке, который все равно был без шансов и сильно отстал. Я просто хотел проверить его, потренировать в деле. Эту скачку и имел в виду Чарли.
– У нас создалось иное впечатление.
– Возможно, – согласился я. – Но с тех пор мы с Чарли разобрались, и теперь он вполне способен признать, что перепутал скачки. Если вы спросите оксфордских стюардов, то обнаружите, что на предварительном разборе, сразу после розыгрыша «Лимонадного кубка», Чарли ничего подобного не говорил. Он сказал об этом позже, на расследовании на Портман-сквер. Похоже, потому, что какой-то неизвестный соблазнитель предложил ему за это в промежутке между двумя слушаниями пятьсот фунтов.
– Понятно, – нахмурился лорд Ферт. – А почему вы спросили лорда Гоуэри насчет Ньютоннардса?
– Ньютоннардс не докладывал стюардам о том, что Крэнфилд ставил на Вишневый Пирог, но он поделился этим с кем-то из букмекеров. И только потом кто-то рассказал об этом стюардам. Хотелось бы знать, кто именно.
– Вы полагаете, что это тот же самый человек, который послал Дэвида Оукли сделать снимки в вашей квартире?
– Возможно, но не обязательно. – Я замялся, бросив на него взгляд, полный сомнений.
– В чем же дело? – спросил он.
– Сэр, прошу вас не обижаться, но мне хотелось бы знать, почему вы присутствовали на расследовании. Почему вас оказалось четверо, а не трое, причем лорду Гоуэри, вы уж меня простите, явно не нравилось такое нововведение?
– Вы вдруг сделались на удивление тактичны, – сказал он, поджав губы.
– Да, сэр.
Он пристально на меня посмотрел. Высокий худой человек с высокими скулами, густыми черными волосами, горящими глазами. Человек с сильным характером, излучавший энергию, которая обжигала вас, – встретив лорда Ферта, вы запоминали его надолго. О таком союзнике я мог бы только мечтать.
– Я не могу давать вам отчет в том, почему я присутствовал, – сказал он, и в его голосе прозвучало неодобрение.
– Значит, у вас были... сомнения относительно того, что расследование будет проведено как положено?
– Я этого не говорил! – возразил лорд Ферт. Но он явно хотел это сказать.
– Лорд Гоуэри выбрал в судьи Эндрю Тринга, который хочет получить от него одну большую уступку. На роль третьего судьи он выбрал лорда Плимборна, который почти все расследование продремал.
– Вы понимаете, что говорите? – Лорд Ферт был искренне шокирован.
– Я хочу знать, каким образом лорд Гоуэри собрал все улики против нас. Я хочу знать, почему секретариат стюардов заказал не ту кассету с пленкой. Я хочу знать, почему лорд Гоуэри оказался глух к нашим доводам, проявил явную пристрастность и желание во что бы то ни стало добиться нашей дисквалификации.
– Это клевета... – начал лорд Ферт.
– Я хочу, чтобы вы спросили его обо всем этом, – ровным голосом закончил я.
Он широко раскрыл глаза. Я пояснил:
– Он может рассказать вам. Вероятность невелика, но она существует. Но мне он не расскажет ни за что и никогда.
– Хьюз... Неужели вы хотите?..
– Расследование проводилось необъективно, и Гоуэри прекрасно это понимает. Вот я и прошу вас обсудить с ним это, вдруг он даст вам объяснения...
– Вы говорите о весьма уважаемом человеке, – холодно напомнил мне Ферт.
– Да, сэр, он богач и аристократ. Он давно стюард, я все это знаю.
– И тем не менее утверждаете...
– Да.
В его горящих глазах появилась задумчивость.
– Он на вас подаст в суд.
– Только если мои предположения ошибочны.
– Я не могу этого сделать, – решительно сказал он.
– И, кстати, если у вас есть магнитофон, захватите его с собой на беседу.
– Я же вам сказал...
– Я это слышал, сэр...
Он встал из-за стола, остановился, словно желая что-то сказать, затем передумал и, поскольку я тоже встал, быстро пошел прочь. Когда он удалился, я обнаружил, что у меня дрожат руки. Я медленно вышел из комнаты, чувствуя себя совершенно разбитым.
Либо я вернул наши с Крэнфилдом лицензии, либо вбил в них гвозди – и только время могло показать, что же именно я сделал.
– Выпейте, мой дорогой, – предложил Бобби. – У вас такой вид, словно вы угодили под паровой каток.
Я выпил глоток шампанского и поблагодарил Бобби. Роберта ритмически дергалась под музыку с кем-то еще.
– Не самый веселый вечер в вашей жизни, старина, – заметил Бобби.
– Кто знает, кто знает...
Он поднял брови и пробормотал негромко:
– Миссия выполнена?
– Скорее подожжен бикфордов шнур.
Он поднял бокал:
– В таком случае за успешный взрыв!
– Вы очень добры, – вежливо отозвался я.
Музыка заиграла в другом ритме, и партнер Роберты подвел ее к столику. Я встал.
– Я пришел попрощаться, – сказал я. – Мне надо ехать.
– Ой, так рано?! – воскликнула она. – Но ведь худшее позади. Больше нет косых взглядов. Давайте
