– Да? – Казалось, она была польщена. – Я и не думала, что ты помнишь. Но раз ты здесь, значит, помнишь.
– А вы не знаете никого по имени Хлоя, Дебора или Миранда? – спросил я.
– Дебора Брэдбек? Та, что переехала в Брюссель?
– Я не знаю.
Саманта с сомнением покачала головой:
– Она вряд ли что-нибудь знает о твоей Аманде. Она живет в Брюсселе… м-м… лет этак двадцать пять.
Клэр приготовила чай, и я спросил Саманту, не рассказывала ли мать о моем отце.
– Нет, ничего не рассказывала, – твердо сказала она. – Как я поняла, это было совершенное табу. Думали, что она сделала аборт, но она не стала. Слишком затянула. Это так в духе Каролины – совершенно безответственно. – Она сделала веселую гримаску. – Думаю, тебя бы тут не было, если бы она сделала то, что ей предложила эта старая гадина – ее мамаша.
– Она наверстала упущенное, не зарегистрировав мое рождение.
– О господи! – Саманта хихикнула, оценив юмор ситуации. – Должна сказать, что это типично для Каролины. Мы ходили в одну школу. Я много лет знала ее. Мы уехали ненадолго, когда она забеременела тобой.
– Она принимала наркотики тогда, в школе?
– Господи, нет. – Она нахмурилась, раздумывая. – Потом. Мы все это делали. То есть не мы с ней вместе. Но наше поколение… мы, думаю, все разок-другой пробовали их в юности. В основном марихуану.
Клэр смотрела на нас с изумлением, как будто матери никогда такого не делают.
– А вы не знаете ее приятелей, с которыми она ловила кайф? – спросил я.
Саманта покачала головой:
– Я никогда ни с кем из них не встречалась. Каролина просто говорила – друзья, но мне всегда казалось, что это не друзья, а друг. Мужчина.
– Нет, – сказал я. – Бывало и больше. Иногда люди валялись в полусне на подушках на полу, в полной дыма комнате. Все они были такие ненормально спокойные.
Это были люди, которые говорили такие непонятные слова, как «травка», «игла», «доза», означавшие не то, что предполагал мой детский разум, и именно один из них дал мне покурить. Вдохни в легкие, сказал он мне, и задержи дыхание, пока не досчитаешь до десяти. Я выкашлял весь дым еще до того, как досчитал до двух, а он все смеялся и говорил, чтобы я попробовал снова. Я выкурил три или четыре сигареты с травкой.
Результат, как я временами потом смутно вспоминал, был в ощущении невероятного спокойствия. Расслабленные руки и ноги, спокойное дыхание, этакая легкость в голове. Пришла мать и отлупила меня, что мгновенно вывело меня из этого состояния. Приятель, который познакомил меня с наркотиками, больше никогда не появлялся. Я больше не пробовал гашиша до двадцати лет, когда мне преподнесли какую-то зеленовато-желтую ливанскую смолу, чтобы сыпать ее как сахар в табак.
Я немного скурил, остальное отдал, и никогда больше этим не занимался. По мне, результаты не стоили ни хлопот, ни трат. Они проявились бы, сказал мне один мой знакомый доктор, если бы у меня была астма. Конопля замечательно влияет на астматиков, печально сказал он. Жаль, что национальное здравоохранение запрещает ее курить.
Мы выпили чай, приготовленный Клэр, и Саманта спросила, где я работаю.
– Я жокей, – ответил я.
Они не поверили.
– Ты слишком высок для этого, – сказала Саманта, а Клэр добавила:
– Такие жокеи не бывают.
– Может, и не бывают, – сказал я, – но я жокей. Жокеям в стипль-чезе не обязательно быть невысокими. Бывают и по шесть футов ростом.
– Наверное, это странная работа, – сказала Клэр. – Бесцельная какая-то, правда?
– Клэр! – прикрикнула на нее мать.
– Если вы имеете в виду, – ровно сказал я, – что жокеи ничего полезного для общества не делают, то я не столь в этом уверен.
– Продолжайте, – сказала Клэр.
– Отдых дает здоровье. Я делаю отдых людей полноценным.
– А ставки? – резко спросила она. – Это тоже для здоровья?
– Сублимация риска. Рискуете деньгами, но не жизнью. Если кто-нибудь на самом деле собирается залезть на Эверест, просто подумайте о спасателях.
Она улыбнулась было, но потом только пожевала губами.
– Но вы-то рискуете.
– Но я не делаю ставок.
– Клэр вас в бараний рог скрутит, – сказала ее мать. – Не слушайте ее.
