– А есть разница?
– Очень даже большая.
– Вы мне голову морочите, – сказала она.
– Немного. – Я взял ее пустую чашку и положил в посудомойку. – А что задевает вас?
Она моргнула, но, помолчав, ответила:
– Когда меня держат за дуру.
– Вот, – сказал я, – совершенно правдивый ответ.
Она отвернулась от меня, будто бы в смущении, и сказала, что ей нравится мой коттедж и кухня и не может ли она занять мою ванную. Вскоре она вышла оттуда уже без шапочки, но с заново подкрашенными губами, и спросила, в нормальном ли состоянии все остальное в доме.
– Хотите посмотреть? – спросил я.
– Очень даже.
Я показал ей гостиную, спальню и, наконец, проявочную.
– Все, – сказал я.
Она медленно отвернулась от проявочной и повернулась ко мне – я стоял у нее за спиной в прихожей.
– Вы говорили, что снимаете.
– Да.
– Но я думала, что вы имеете в виду… – Она нахмурилась. – Мать сказала, что я была резка с вами, когда вы предложили… но я не знала…
– Да ничего, – сказал я. – Все в порядке.
– Могу я посмотреть снимки?
– Если хотите. Они в картотеке, вон там.
Я открыл один из ящиков и покопался в папках.
– Вот. Деревня Ламборн.
– А остальные?
– Просто снимки.
– Снимки чего?
– Пятнадцати лет жизни.
Она остро глянула на меня, словно я нес какую-то чепуху, потому я добавил:
– Я снимаю с тех пор, как получил в подарок фотоаппарат.
– О! – Она просмотрела ярлычки на папках, читая вслух: – Америка, Франция, дети, дом Гарольда, жизнь жокея… Что такое жизнь жокея?
– Просто повседневная жизнь, если ты жокей.
– Можно посмотреть?
– Конечно.
Она вытащила из ящика туго набитую папку и уткнулась в нее. Затем она унесла ее на кухню, а я пошел следом с папкой снимков Ламборна. Она положила свою папку на кухонный стол и стала просматривать объемистое содержимое, снимок за снимком, упорно, нахмурившись.
Никаких замечаний.
– Можно посмотреть на снимки Ламборна?
Я дал ей Ламборн, и она просмотрела и эту папку, тоже молча.
– Я понимаю, что великолепными их не назовешь, – кротко сказал я. – Так что не ломайте голову и не придумывайте, чего бы такого хорошего мне сказать.
Она зыркнула на меня.
– Врете. Вы прекрасно знаете, что они хорошие.
Она закрыла папку с видами Ламборна и побарабанила по ней пальцами.
– Не вижу причины, почему бы нам их не использовать, – сказала она. – Но решать, конечно, не мне.
Она порылась в своей большой коричневой сумке и выудила оттуда сигареты и зажигалку. Сунула сигарету в рот и зажгла ее. И тут я с удивлением заметил, что у нее дрожат пальцы. «С чего это она разнервничалась?» – подумал я. Что-то глубоко взволновало ее, поскольку вся ее общительность исчезла, и я увидел просто темноволосую юную женщину, напряженно обдумывавшую какую-то мысль.
Она несколько раз глубоко затянулась, слепо посмотрела на свои пальцы, которые все еще продолжали дрожать.
– Что случилось? – спросил я наконец.
