Оркестр, который тем временем наяривал какую-то последнюю новинку сезона, оглушительно взорвался литаврами и испустил дух. К столику подошла разрумянившаяся Дуняша.
— О, Игор, здравствуйте, давно вас нигде не видно, совсем стали Эрмитом [62]…
— Не знаю, что такое «эрмит», — сварливо сказал Андрущенко, — но я человек серьезный, трудолюбивый, к тому же отец семейства. А вы все хорошеете, прямо до неприличия. Я, оказывается, ваш стакан схватил?
— Ничего, — Дуняша рассмеялась, — зато вы теперь узнаете все мои мысли… Мишель, налей мне, пожалуйста, ужасно жарко…
— Да что там узнавать, — сказал Андрущенко, — у женщин не бывает мыслей, одни ощущения. Этот тип, с которым вы сейчас танцевали, он не из «Суворовского союза»?
— Не имею понятия, Игор, а что?
— Он ничего вам не говорил?
— Говорил, что у меня хорошо получается «рок», — вообще его мало кто умеет, акробатический такой танец…
— Понимаешь, — сказал Андрущенко Полунину, не дослушав Дуняшу, — у этих идиотов «суворовцев», говорят, страшнейший скандал: исчез личный адъютант самого Хольмстона…
— А, верь ты им, — Полунин подавил зевок. — Куда он мог исчезнуть… Окружают себя таинственностью — все какая ни есть, а реклама.
— В том-то и дело, что нет. Сами они на этот счет ни гу-гу, делают вид, что ничего не случилось. Я стороной узнал.
— Кто, кто исчез? — заинтересовалась Дуняша.
— Адъютант генерала Хольмстона, — сказал Андрущенко, — какой-то Клименко, что ли.
— Кривенко?! — воскликнула она. — Боже, как интересно! Уверена, что его убили и бросили в Ла-Плату, он ведь был шпионом…
— Ну что ты городишь, Дуня, — сказал Полунин.
— Я тебя уверяю, мне говорили совершенно точно, только не помню кто, Кривенко был полицейским шпионом. Во всяком случае, это мерзкий тип. Увидите, его найдут всего объеденного, бр-р-р…
— Погодите, погодите, — Андрущенко весь подался вперед, — адъютант Хольмстона служил в полиции, вы говорите?
— Ну, так мне сказали… Мишель, помнишь, я еще тогда же рассказала тебе, — но кто мне мог сказать, в самом деле…
— Надо полагать, твоя княгиня, которая всегда все знает.
— Ты думаешь? Вообще, да, может быть, — согласилась Дуняша. — Она ужасная сплетница…
Они вернулись домой уже под утро, Полунин проспал до полудня и, проснувшись, тотчас вспомнил разговор с журналистом. Сейчас, на свежую голову, новость об «исчезновении» Кривенко представилась ему чреватой неприятностями, — вчера он воспринял ее не так серьезно. Выйдя на кухню, он сварил себе кофе и выпил его, стоя у окна и поглядывая на безлюдный по-воскресному сквер. Он мысленно обругал дурака Кривенко, а заодно и себя за то, что не предусмотрел этой дури; не хватает только, чтобы Хольмстон кинулся разыскивать своего пропавшего адъютанта и обнаружил его в Кордове…
Так ведь всего, черт возьми, не предусмотришь! Но, с другой стороны, не лезь вообще в подобные дела, если не умеешь предвидеть на десять ходов вперед. А теперь все через пень колоду: немцы в Парагвае явно что-то пронюхали, может уже и с Келли связались по своим каналам… единственное, на что остается надеяться, это его репутация германофоба (вряд ли захотят делиться подозрениями именно с ним). Кривенко же не сегодня-завтра таких наломает дров, что хоть караул кричи…
«Черт меня дернул, в самом деле, — подумал Полунин. — Вообразил себя великим конспиратором, этаким рыцарем плаща и кинжала. Понадеялся на опыт подполья? Так ведь в маки все было совершенно иначе. Нет, это просто чудо будет, если удастся благополучно из всего этого выбраться… »
Полунин с трудом дождался вечера понедельника. В одиннадцать он уже сидел в своей комнате на улице Талькауано, копаясь во внутренностях полуразобранного магнитофона, — последнее время он снова стал брать на дом работу в знакомой мастерской по ремонту радиоаппаратуры. Это давало некоторый заработок, — не мог же он, в самом деле, сидеть у Дуни на иждивении, — а главное, помогало коротать время. Сейчас Полунин так увлекся поисками неисправности в схеме выходного каскада, что даже вздрогнул от неожиданности, когда телефон залился знакомым сигналом междугородного вызова.
— Слушаю! — крикнул он по-русски, сорвав трубку. — Это ты? Ну, здорово…
— Салют, патрон, — жизнерадостно пропищал голос Кривенко. — Что это вы такой сердитый, настроение хреновое?
— Я его и тебе сейчас подпорчу. Ты, когда уезжал, сказал что-нибудь своему генералу?
— Нет, а чего я должен был ему говорить? Вроде же договорились, чтобы не посвящать…
— Во что не посвящать, лопух? Договорились, что ему незачем знать о твоих новых связях, но по поводу отъезда можно же было придумать какую-то версию?
— А что случилось? — спросил Кривенко уже встревоженно.
— Случилось то, что по всей колонии идет треп о твоем бегстве. Исчез, мол, а куда — неизвестно. Некоторые вообще говорят, что ты умотал за Занавес…
— Да вы что, смеетесь?
— Мне не до смеха! Работать надо чисто или вообще не работать — если извилин не хватает. Ты что, первый раз замужем? Чему тебя учили? Ей-богу, сам уже жалею, что связался. Словом, давай исправляй это дело, пока не поздно. Завтра же дай о себе знать — придумай что-нибудь, скажи, что с бабой уехал, что ли. Поверит?
— А чего? Вполне, — подумав, сказал Кривенко. — Он меня за это сколько раз грозился разжаловать. Кобель ты, говорит, а не русский офицер.
— Ну вот и оправдывай репутацию. Чтобы завтра же написал рапорт! С «дедом» как дела?
— С «дедом», патрон, все тип-топ — вожу я его теперь.
— Куда возишь? — не понял Полунин.
— А куда скажет. За баранку он меня посадил, понятно?
— Слушай, это здорово! А ты что, и машину водить умеешь?
— Так я ж говорил, я все умею, — Кривенко загоготал, довольный, что начальство заговорило другим тоном. — Вы вот сказали, в доверие, мол, надо войти, а уж куда больше доверия — личный шофер, а?
— Молодец, хвалю. Как же это тебе удалось?
— А из-за татуировочки! Он приезжает раз, а я аккурат дюймовую трубу гнул, — ну, скинул рубаху, вроде жарко. Он как заметил, сразу заулыбался и по-немецки со мной: где, мол, служил, как, что… Я ему сказал, что под конец войны возил одного штурмфюрера, он и говорит: вот хорошо, теперь меня будешь возить. В общем, он теперь без меня прямо ни на шаг: чуть что — давай, говорит, Алекс, поехали…
— Он разве сам не водит машину?
— Не любит он сам водить. Я его и на стройки, и домой за ним утром заезжаю, и если он к приятелям куда — тоже я за баранкой…
— Адреса запоминаешь?
— А как же, все до единого!
— Давай…
Полунин выслушал очередную сводку о передвижениях и встречах Дитмара, кое-что записывая на всякий случай, потом еще раз похвалил Кривенко за службу и пообещал подкинуть деньжат.
— Вот это не мешало бы, — обрадовался тот. — Я, конечно, не жалуюсь, но траты большие. Мы ж с ним как в бар зайдем, каждый за себя плотит, по-немецки, а соответствовать приходится. Я бы, может, простой грапы дернул — так вроде неудобно, сам-то он виски заказывает, а цены тут…
— Все понял. Не волнуйся, за мной не пропадет. Насчет рапорта не забудь, слышишь?
— Яволь, завтра же напишу!
Полунин не успел отойти от телефона, как тот снова залился трезвоном. Удивившись, кто может звонить ему в такое время, он снова снял трубку.
— Дона Мигеля, пожалуйста, — сказал по-испански приглушенный голос, чем-то вроде знакомый.
