компрометирующих фотографий его жены и пытаешься ее шантажировать, и он хотел преподать тебе урок.
— О, — невыразительно отозвался я и подумал, что это многое объясняет.
— Твой друг Фредерик уверен, что все это чушь. Говорит, меня надули. Думаю, так и есть. Все ребята здесь на верфи знают, как ты выиграл скачки, а потом исчез. Мне только что рассказали. Похоже, об этом писали все газеты. Но я-то их, конечно, не видел.
— Как долго, — спросил я, — ты был обязан держать меня на яхте?
— Он велел позвонить ему вечером в понедельник, четвертого апреля. Тогда он и объяснил бы, где и каким образом освободить тебя. Но, естественно, ты прыгнул за борт во вторник, на неделю раньше. Ума не приложу, как ты ухитрился выкрутить рычаг… Я позвонил ему в тот вечер, и он так сильно разозлился, что не мог из себя ни слова выдавить. Ну, потом-то он заявил, что не заплатит мне за возню с тобой, а я ответил, что если не заплатит, то не видать ему яхты как своих ушей. Я просто приведу ее в какой-нибудь порт и брошу, и помоги ему Бог разыскать ее. И я сказал, что он может перевести деньги в банк Пальмы, где у меня есть счет. Когда я их получу, то сделаю, что он хотел, то есть пригоню яхту на Антибы и передам агентам по продаже судов.
— Агентам?
— Ага. Удивительное дело. Он ведь только что ее купил. Зачем продавать ее?
— М-да… — подал я голос. — Помнишь номер его телефона?
— Нет. Ей-Богу, выбросил его, как только отделался от яхты.
— На Антибах?
— Точно.
— Ты встречался с ним? — спросил я.
— Ага. В тот вечер в Лаймингтоне. Он велел не разговаривать с тобой и не слушать, потому что ты начнешь врать мне, и позаботиться, чтобы ты не догадался, где мы находимся, и чтобы на тебе не было ни царапины, и смотреть в оба, так как ты скользкий, как уж. — Ярдли секунду помолчал. — Насчет этого он оказался прав, если поразмыслить.
— Помнишь, как он выглядел?
— Да, — сказал Ярдли, — насколько мне удалось разглядеть его. На причале было довольно темно.
Он описал Артура Робинсона так, как я и ожидал, и достаточно хорошо, чтобы описание могло послужить доказательством.
— Я не собирался выходить в море еще неделю, — продолжал он. — Все прогнозы обещали скверную погоду в Бискайском заливе, а я плавал на этой яхте лишь однажды, да и то при легком ветерке, и плохо представлял, как она поведет себя в шторм. Но он позвонил в то утро на «Голденуэйв», говорил со мной, рассказал о тебе и заявил, шторм штормом, а я не пожалею, если отчалю вечером и возьму тебя с собой.
— Надеюсь, дело того стоило, — сказал я.
— Да, — откровенно признал он. — Мне заплатили двойную цену.
Я подавил смешок.
— Э… может ли парусник, — спросил я, — спокойно отплыть из Англии и путешествовать из порта в порт в Средиземном море, если у него даже нет названия? Я хочу сказать, вам ведь приходилось иметь дело с таможней и все такое прочее?
— Можно пройти таможню, если хочешь потерять уйму времени. В противном случае, пока ты сам не поставишь их в известность, в порту понятия не имеют, прошел ты две мили до берега или две тысячи. В больших портах собирают пошлину за швартовку, и больше их ничего не волнует. Если бросить якорь где- нибудь, вроде Форментера, что мы и сделали однажды вечером, когда ты был на борту, никто даже не заметит. Спокойно приходишь и уходишь, на море с этим просто. Что еще нужно человеку?
— Звучит восхитительно, — с завистью вздохнул я.
— Ага. Послушай… — он запнулся на мгновение, — ты собираешься натравить на меня полицию или что-то в этом духе? Поскольку я отплываю сегодня с дневным приливом, я не скажу куда.
— Нет, — сказал я. — Никакой полиции.
Он испустил вздох с явным облегчением.
— Полагаю… — Он помолчал. — Что ж, спасибо. И ты уж извини, ладно.
Я вспомнил дешевый роман, носки и мыло. Я не мог сердиться на него.
Через десять минут от служащего «Голденуэйв Марин» я получил довольно полную справку о больших яхтах вообще и Артуре Робинсоне в частности. В настоящее время на верфи «Голденуэйв» стояли на стапелях еще четыре яхты типа Золотой шестьдесят пятой, все четыре заказаны частными лицами, и одним из них являлся Артур Робинсон. Их Золотая шестьдесят пятая модель оказалась удачной, о чем мне поведали с удовольствием и гордостью, и построенные на их верфи суда ценились во всем мире за отменное качество. Конец связи.
Я с благодарностью положил трубку. Сидел, размышляя и обгрызая ногти.
В конце концов я без особого удовольствия решил рискнуть.
Вернулись Дебби, Питер, Бесс и Тревор, и контора наполнилась суетой и звуками шагов. Мистер Уэллс явился на встречу за двадцать минут до назначенного срока, напомнив мне один из приемов психиатров, с помощью которого они определяют состояние пациентов: если те приходят раньше, они встревожены, если опаздывают — агрессивны, если приходят вовремя, то они страдают глубокой патологией. Мне частенько казалось, что психиатры не учитывают проблем с поездами, автобусами и дорожные заторы, но в данном случае тревожное состояние мистера Уэллса не вызывало сомнений. Его прическа, манера поведения, выражение глаз — все свидетельствовало о том, что он собой не владеет.
— Я звонил людям, которым вы послали фиктивный чек, — сказал я. — С ними было нелегко договориться, но они все-таки согласились не предъявлять иск, если вы позаботитесь о них после того, как суд вынесет постановление возбудить дело о несостоятельности, что неизбежно.
— И что?
— Заплатите им позже, — пояснил я. Профессиональный жаргон… И я туда же.
— Ох.
— Платежное поручение, — продолжал я, — прежде всего нужно направить в налоговую инспекцию, там вам определят полную сумму налога и начислят проценты за каждый просроченный день.
— Но мне совершенно нечем платить.
— Вы продали машину, как мы договаривались?
Он кивнул, избегая встречаться со мной взглядом.
— Что вы сделали с деньгами? — спросил я.
— Ничего.
— Так погасите часть задолженности по налогам.
Он смотрел в сторону, и я только вздохнул над его глупостью.
— Что вы сделали с деньгами? — повторил я. Он не пожелал сказать мне, и я пришел к выводу, что он шел по незаконному пути многих потенциальных банкротов, распродавая имущество и откладывая выручку на счет в банке где-нибудь далеко и под чужим именем. Таким образом, на долю судебных исполнителей, когда те появятся, останется немного. Я дал мистеру Уэллсу несколько хороших советов, которыми, как я догадывался, он не воспользуется.
Самоубийственная истерия его прежних визитов вылилась в недоброе чувство ко всем, кто пытался давить на него, включая меня. Он слушал с выражением ослиного упрямства на лице, какое мне доводилось видеть довольно часто раньше, и единственное, с чем он безоговорочно согласился, это не подписывать больше никаких чеков.
К половине четвертого мистер Уэллс надоел мне до смерти, а я ему.
— Вам нужен хороший адвокат, — заметил я. — Он скажет вам то же, что и я, но, возможно, вы прислушаетесь к его словам.
— Это адвокат посоветовал обратиться к вам, — мрачно возразил он.
— Кто ваш адвокат?
