В конце декабря я выиграл напряженнейшую скачку с трудным финишем, ненамного обойдя соперника, и с искренним удовольствием выслушивал добрые слова в свой адрес. В следующие две недели еще две победы в стипль-чезах. В пятницу одиннадцатого января мне предстояло провести три заезда в Ньюмаркете, я провел два и упал.
У меня не было впечатления, что я сильно ушибся, хотя несколько лошадей пронеслись надо мной. Я встал и сел в «Лендровер», который довез меня до комнаты «Первой помощи». Там я сказал доктору, что к завтрашним соревнованиям буду совсем здоров. В машине по дороге домой начался озноб, и я почувствовал, что заболеваю всерьез. Дома мне стало совсем плохо, не раздеваясь, я лег в постель и провел ночь в непрерывных судорогах, казалось, что лошадь лягнула меня в живот. Доктора всех специальностей кинулись спасать меня, но только через три дня кто-то заметил, что у меня перелом запястья. После этого дела пошли намного лучше. Через восемь дней после падения я встал на ноги и надеялся, что через месяц начну, как обычно, работать. В тот же самый день Девон Лоч упал и растянул сухожилие.
Лорд Эбергэйвни, друг королевы-матери, много лет помогал мне добрыми советами в разных заботах, поэтому, когда он позвонил и попросил зайти к нему домой в его лондонскую квартиру, я не очень удивился.
Он дал мне убийственно простой совет: «Уходите, пока вы на вершине».
Понимаю, говорил он, еще никто так не поступал, ни у кого не хватало силы уйти вовремя. Вам откроются прекрасные перспективы, если вы решитесь на этот шаг. Если бы я собирался стать тренером, возражал я, может быть, это имело бы смысл. Но тренерская работа не для меня. А лорд Эбергэйвни настаивал: уходите со славой.
Совершенно подавленный, я обсудил этот совет с Мери, мы оба еще раз встретились с лордом Эбергэйвни. Его взгляд не изменился: пусть ваш уход будет сюрпризом, а не долгожданным освобождением от балласта. Умом и Мери, и я понимали справедливость его слов, но сердце не хотело примириться с неизбежным. Потребовалось две недели болезненных раздумий, чтобы принять решение, но еще много месяцев спустя чувство потери и потерянности не оставляло меня.
Но дела сложились удачно. Благодаря стараниям и хлопотам друзей я объявил о своем уходе в телевизионной спортивной программе, и, как и предвидел лорд Эбергэйвни, мне почти сразу предложили три работы.
Первая – быть официальным судьей. Тогда это было неслыханное положение для отставного профессионального жокея, и я воспринял предложение как величайший комплимент, но сказал, что предпочел бы быть стартером. Мне объяснили, что стартером я смогу быть только через несколько лет, дескать, пока я слишком свой парень для жокеев!
Вторая – быть радиокомментатором на скачках. Я принял это предложение и испытал себя на трех крупных соревнованиях. Оказалось, что очень трудно выучить по цветам на форме жокея, кому принадлежит каждая лошадь, если в заезде участвует их по меньшей мере двадцать. И раза два-три я ошибался.
Третье предложение сделала газета «Санди экспресс». Нам бы хотелось, сказал редактор, чтобы четыре-пять статей в месяц, написанных нашими сотрудниками, выходили с вашей подписью. А если я напишу их сам? Идет, согласился он. Я решил попытаться.
Ранним летом 1956 года пожилая леди по имени миссис Джонсон была приглашена на чай к моей матери. И этот обычный, случайный визит совершенно изменил мою жизнь.
Миссис Джонсон приехала в сопровождении своего сына Джона, который высвободил день от работы, чтобы порадовать престарелую родительницу и привезти ее в гости к подруге. Пока леди болтали, он, чтобы занять время, ходил по комнате и разглядывал книги, безделушки, фотографии. Меня в тот день там не было, но обе стороны абсолютно одинаково пересказывали происшедший диалог. Джон остановился перед фотографией в рамке, на которой Девон Лоч берет последнее препятствие в Эйнтри.
– Никогда не думал, что вы интересуетесь скачками, – сказал Джон. – И в частности, этой лошадью.
– Сын работал с ней, – объяснила мама.
После долгой удивленной паузы он спросил:
– У него не возникала мысль написать о том, что тогда случилось?
– Уверена, что ему и в голову не приходило, – ответила мама.
– А может ли его заинтересовать предложение описать эту историю?
– Не знаю, – в свою очередь, удивилась мама.
– М-м-м... не могли бы вы устроить нам встречу, чтобы обсудить мое предложение?
Мама передала мне этот разговор, мы встретились. Джон, оказывается, работал пресс-агентом авторов. Он предложил найти «негра», который с моих слов напишет повесть. А я решил, что попробую сам.
Так я начал писать книгу (которую вы сейчас читаете). На борту лодки у берегов Норфолка были написаны первые главы. Но осенью мне сказали, что профессиональным жокеям не разрешено рассказывать о скачках в печати. Мой энтузиазм растаял. Зачем же мне тратить лето на исключительно трудную и незнакомую работу, если книга не может быть напечатана? Но к февралю 1957 года, когда я оставил скачки, две трети книги были уже написаны. (С тех пор и правила изменились, и теперь профессиональным жокеям разрешено появляться в печати с тем, что лежит у них на сердце.) У авторов автобиографий есть одно преимущество – им не надо искать сюжет и детали повествования. Все содержание в голове. Мне повезло с первой попыткой опубликоваться, хотя многие начинающие наполняют не одну мусорную корзину, прежде чем выходит их первая книга. Если бы мою первую работу отвергли, я бы, наверно, просто отказался от этого занятия. Вряд ли я смог бы поставить на полку четыре тома неопубликованных книг и приняться за пятую. Я бы предпочел забыть о писании и поискать что- нибудь другое.
Но вот что было дальше. Майкл Джозеф, с лошадьми которого я несколько раз работал, пообещал опубликовать мою книгу, когда я ее закончу. «Санди экспресс» напечатала мою первую статью. Они сказали, что я могу приниматься за следующую. Я и вправду никогда не собирался стать писателем, меня прибило к этому делу случайно. Все лето 1957 года я еженедельно писал статьи для «Санди экспресс», считая это дело временным, пока я решу, чем буду заниматься оставшуюся жизнь. «Санди экспресс» предложила мне постоянную работу в штате, и я отказался, не понимая, с какой радостью десятки спортивных журналистов ухватились бы за нее. Но к осени мои сонные мозги проснулись, и я понял, что мне очень нравится моя новая работа, что это дело на всю оставшуюся жизнь, а не временное спасение от безделья и безденежья. В декабре вышла книга, и первый (маленький) тираж распродали за неделю. Замена седла на перо теперь стала не смутной возможностью, а реальным фактом.
Всему, что я теперь знаю о писании, меня научила газета. Мне давали ограниченное место, и каждое слово должно было заслужить его. Для большинства людей писание – тяжелая работа (хотя те, кто никогда ее не делал, не верят этому). Сидеть перед чистым листом бумаги, не зная, как начать, так мучительно, что услужливое сознание подсказывает десятки дел, которые якобы не терпят отлагательства. Но работа в газете и тут приучила к дисциплине. Любой издатель, который получает от меня рукопись вовремя, должен благодарить «Санди экспресс» за тренировку автора.
Первые годы в газете открыли мне неприятную истину: жокей может заработать больше, чем журналист. Правда, для меня переход к скромным доходам был смягчен процентами от продажи книги и особенно сердечным подарком, врученным мне скаковым братством, когда я покидал его. Питер Кезелт и лорд Байстер стали организаторами и сами внесли крупные суммы в то, что они назвали моим фондом. И столько людей прислали свои подарки в этот фонд, что потом я несколько недель писал им благодарственные письма. Знакомые и незнакомые друзья собрали для меня тысячу фунтов, что в 1957 году было весьма значительной суммой. Я никогда не забуду тех, кто так по-братски отнесся ко мне, подписной лист с именами вкладчиков всегда хранится у меня в столе. Я признателен за сердечность, с какой люди откликнулись на призыв организаторов фонда. Конечно, и за деньги тоже.
Мне опять приходилось начинать с нуля. Зарабатывать я стал меньше. Значит, предстояло или изменить образ жизни, к которому мы привыкли, или тратить сбережения, или больше зарабатывать. Сначала мы попытались осуществить первое – не сумели, со вторым справились хорошо, но все же самым разумным казалось третье. И я с сожалением должен признаться, что не вдохновение подвигло меня начать
