Право, не знаю,— ответил я, в подавленном настроении следуя за ним по пятам.
Тогда надо поискать ночлег,— предложил Цао.— А к нему пойдем завтра утром.
Мы зашли на постоялый двор. Мои туфли и носки были насквозь мокрые, все в грязи, и я положил их у очага, чтоб подсушить. Кое-как поев, истомленный усталостью, я погрузился в беспокойный сон. Когда наутро я проснулся, оказалось, что носки мои наполовину сгорели. Цао опять заплатил за мой стол и приют.
Наконец мы добрались до дома моего зятя Хуэй-лая. Дом его оказался в самом городе. Но Хуэй-лай еще не вставал. Услышав о моем приходе, он быстро оделся и вышел. Мой жалкий вид его испугал:
Что с вами? Как вы дошли до такого плачевного состояния?
Не спрашивайте пока ни о чем. Дайте мне в долг две серебряные монеты, если у вас есть при себе деньги, мне надо отдать их моему попутчику.
Хуэй-лай дал мне два юаня[99], и я протянул их Цао. Цао ни за что не хотел брать деньги, лишь после моей настойчивой просьбы он взял один юань и ушел. Только тогда рассказал я шурину обо всем, что со мной случилось, а также и о цели моего прихода. Хуэй-лай ответил мне так:
— Мы с вами близкие родственники, и даже если бы я не брал у вас денег, моя обязанность помочь вам, чем только смогу. К несчастью, наши джонки с солью захвачены пиратами. Сейчас у меня плохо с деньгами. Боюсь, что не смогу дать вам большую сумму. Не согласитесь ли вы принять юаней двадцать в погашение моего долга?
Я не уповал на большее, возражать не стал. Через два дня небо прояснилось, потеплело, и я отбыл. Двадцать пятого дня первой луны я был уже дома. Юнь сразу же спросила меня:
— Снег захватил тебя в пути?
Я рассказал ей о моих злоключениях. Юнь горестно заметила:
— Когда повалил снег, я полагала, что ты уже в Цзинцзяне, а ты, оказывается, плыл по реке. Хорошо еще, что тебе повстречался этот старый Цао, поистине, небо милосердно к хорошим людям.
Через несколько дней мы получили письмо от Цин-цзюнь, из которого узнали, что ее младший брат уже служит в лавке моего друга Н-шаня. С согласия и благословения моих родителей Цин-цзюнь в двадцать четвертый день первой луны вступила в новый дом. Можно было считать, что судьба моих детей устроена, но разлука с ними причиняла нестерпимую боль и родителям, и детям.
В начале второй луны повеяло теплом. С деньгами, которые я получил от шурина, я собрался в новый путь — навестить моего земляка Ху Кэнь-тана, он служил в янчжоуской соляной управе. Через него мне удалось получить должность писаря в отделе таможенного надзора. Я почувствовал, что жизнь моя налаживается. В восьмую луну года жэнь-сюй[100] я получил от Юнь письмо, в котором она писала: «Я полностью оправилась от своей болезни. В наши намерения никогда не входило обременять собой родственников или знакомых. Я с удовольствием приехала бы в Янчжоу и посетила знаменитые своей красотой горы Пиншань». Я поспешил снять дом. Дом был расположен подле ворот Первой весны, по ту сторону реки, и состоял из двух комнат. Затем я сам поехал к Хуа, чтобы перевезти Юнь. Госпожа Хуа дала нам в услужение мальчика по имени А-шуан, который помогал готовить еду и убирать дом. Я пригласил их к себе, заверив в самых дружеских чувствах. Но время десятой луны в Пиншане — холодная пора, и мы отложили визит до следующей весны.
Так, преисполненный упованиями, что спокойная и не отравленная заботами жизнь будет способствовать окончательному выздоровлению Юнь, я уже мечтал о том времени, когда семья наша вновь соединится, как мясу надлежит быть рядом с костями. Но не прошло и месяца, как в управе, где я служил, сократили штат на пятьдесят человек. И я, который не имел влиятельного покровителя, оказался в числе освобожденных от дел. Юнь начала было строить сотни планов о том, что мне предпринять, и, стараясь быть веселой, даже утешала меня, ни разу не упрекнув и не высказав обиды. Так мы протянули до весны года гуй-хай[101], когда у Юнь разразилось новое кровотечение. Я опять собрался к мужу сестры в Цзинцзян, чтобы просить о помощи. Но Юнь удержала меня.
Чем искать поддержки у родственников, лучше обратимся к друзьям.
Что верно, то верно, — ответил я. — Но хотя друзья и преданы мне всей душой, они тоже сейчас не у дел и сами ищут, где бы приютиться.
Юнь пришлось согласиться.
— К счастью, погода сейчас теплая, вряд ли в пути тебя застигнет снег. Потому отправляйся в путь и скорее возвращайся. А за меня не беспокойся.
К этому времени деньги мои иссякли. Но я не хотел волновать Юнь и сделал вид, будто иду нанимать мула, тогда как сам решил идти пешком. Захватив с собой несколько лепешек, я направился на юго-восток. В пути я пересек две речки и, пройдя около восьмидесяти или девяноста ли, очутился в совершенно безлюдном месте. Шло время, одна стража сменяла другую, а я видел перед собой лишь бескрайнее море желтого песка. Светлый день уже сменился сумерками, когда, наконец, я набрел на молельню, воздвигнутую в честь здешнего бога-покровителя. Эта молельня, высотой не более пяти чи[102], окружена была низенькой глинобитной стеной, у входа стояли два кипариса. Преклонив колени, я сотворил молитву и, обращаясь к богу этих мест, молвил так:
— Я, некий Шэнь из Сучжоу, иду к родственникам, но в дороге сбился с пути. В твоем храме хочу обрести пристанище на ночь. Не оставь меня своим милосердием.
Затем я вынул из ниши маленькую каменную курильницу и, поставив ее подле молельни, постарался втиснуться в освободившееся пространство. Но места было слишком, мало. Поэтому я сел на землю, надвинув на лоб зимнюю шапку. Колени мои торчали наружу.
Я закрыл глаза и попробовал сосредоточить мысли на чем-нибудь постороннем. Вокруг молельни слышался лишь посвист ветра. Мгновение спустя, сломленный усталостью и с изнуренной душой, я впал в дремоту, точно в беспамятство. Когда я пробудился, на востоке уже брезжил свет. Вдруг за низенькой оградой мне послышались шаги и чья-то речь. Я тотчас вылез из своего убежища и увидел местных крестьян, которые шли на базар. Я расспросил их о дороге. Они сказали:
— Идите прямо на юг, и через десять ли будет городок Тайсинсянь, пройдя этот городок, поверните к юго-востоку и еще через десять ли доберетесь до земляных дамб. Когда минуете восьмую по счету насыпь, начнется проезжий тракт, который приведет вас к Цзинцзяну.
Поблагодарив крестьян, я вернулся к молельне и поставил курильницу на прежнее место. Затем, преклонив колени, возблагодарил бога за приют и двинулся дальше. В Тайсинсяне я нанял телегу, к часу шэнь[103] прибыл в Цзинцзян и тотчас направился к родственнику.
Отдав визитную карточку, я довольно долго ждал приема, наконец вышел слуга и сказал мне:
— Господин Фань отбыл в Чанчжоу по делам службы.
По его смущению я понял, что это ложь. Но все же я спросил, когда господин вернется.
— Не знаю, — был ответ. Тогда я заявил:
— Пусть мне придется торчать здесь год, я все равно дождусь его.
Слуга, догадавшись о цели моего визита, потихоньку спросил:
— А правда ли, что госпожа Фань приходится вам родной сестрой?
Я ответил:
— Не будь она моей сестрой, стал бы я дожидаться господина Фаня!
Слуга сказал тогда:
— Прошу господина обождать.
По прошествии трех дней мне объявили, что господин Фань возвратился в Цзинцзян, и выдали двадцать пять монет. Я нанял осла и поспешил домой. Я застал Юнь взволнованной и в слезах. Она сразу же огорошила меня известием:
— Вчера вечером А-шуан сбежал, прихватив все наши вещи. Я попросила соседей поискать мальчика, но его до сих пор не нашли. То, что он исчез, огорчает меня гораздо больше, чем пропажа вещей. Когда мы уезжали, его мать трижды повторила просьбу, чтобы я хорошенько присматривала за ним. Если он удрал домой, ему придется переезжать через Янцзы, Мало ли что может случиться на реке! А вдруг родители укроют его в потайном месте и потребуют вернуть им сына? Что мы тогда будем делать? С каким лицом я предстану перед своей названной сестрой?
