название. В «Книге Вод»[184] она названа горой Красного носа. Поэт Су Ши здесь путешествовал и сочинил две поэмы фу, в которых называет гору как место, где скрестились войска царств У и Вэй[185], что не соответствует действительности. Под стеной сейчас намыло песок. Над самой горой стоит беседка Двух поэм[186] .
К наступлению поры Середины зимы мы достигли Цзинчжоу. Чжо-тан получил письмо, в котором его уведомляли, что ему следует ехать в Тунгуань[187], дабы провести там ревизию, я же остался в Цзинчжоу. Так мне не довелось повидать горы и реки земель Шу, о чем я сокрушался. В Цзинчжоу остался и сын Чжо-тана с семьей, а также Цай Цзы-цинь и Си Чжи-тан. Я жил в пришедшем в запустение саду семьи Лю, до сих пор помню вывеску на большой зале: «Горный приют пурпурной лианы и красного дерева». Лестницы павильона были ограждены каменными балюстрадами, подле было озеро размером в му. Посреди озера — беседка, к ней вел каменный мостик. Позади беседки была насыпана земля и нагромождены камни, на ней как попало росли деревья и кустарники. Сад большой, за ним трудно ухаживать, и павильоны и терема в нем покосились и частью разрушились. Здесь я был гостем, у меня не было особых дел, я ходил на прогулки, а то и просто вел разговоры или пел. К концу года наши дорожные деньги иссякли, а новых не поступало, но это не очень беспокоило нас — мы заложили платье и купили вина и вскоре устроили пир с барабанами и гонгами. Каждый вечер мы непременно пили, учредив застольный устав и штрафные чарки за каждое нарушение правил игры. При всем недостатке в средствах, мы все же достали четыре ляна на водку. В Цзинчжоу я встретил земляка по фамилии Цай. Стали считаться родством, оказалось, он мой родич. Мы взяли его в проводники, чтоб он показал нам места, славившиеся своей красотой. Цай привел нас к Цюйцзянлоу — Башне речных извилин. Чжан Цзю-лин[188] в бытность свою чанши слагал здесь оды и стихи. А Чжу Си[189] однажды сказал так: «Когда думаешь о друге и хочешь повернуть голову в ту сторону, где он живет, подымись на Башню речных извилин».
Над городом высится Башня Сюнчулоу, она была воздвигнута семьей Гао во времена пяти династий[190], величественное сооружение, с башни открывается вид на многие сотни ли. Река, опоясывающая городскую стену, обсажена плакучими ивами, по ней взад-вперед сновали лодчонки — манящая живописца картина. В давние времена в помещении городской управы Цзинчжоу находилась ставка генерала Гуань Юя. У ворот во внутренний двор до сих пор лежит темный надтреснутый камень, люди говорят, что это кормушка Красного зайца, легендарного коня Гуань Юя. В тот раз я собрался посетить жилище Ло-ханя[191], что на маленьком озере к западу от города, но не нашел тех мест, зато попал в старое жилище Сун Юя[192], оно от города к северу. В прежние времена именно здесь застиг Юй-синя мятеж Хоу Цзина, потом Юй-синь вернулся в Цзянлин, где и жил в старом доме Сун Юя; по его словам, этот дом переделали под питейное заведение. Ныне этих мест не узнать.
В канун Нового года выпал снег и похолодало. По этой причине новогодние праздники обошлись без хлопот, связанных с поздравлениями. Мы развлекали себя тем, что запаливали хлопушки, пускали бумажного змея и развешивали бумажные фонарики. Но скоро ветер принес надежду на тепло, а весенний дождь омыл землю. К тому времени прибыли по реке наложницы Чжо-тана со своими малолетними сыновьями и дочерьми. Дуньфу упаковал вещи, и мы с ним опять тронулись в путь. Шли берегом от Фаньчэна, направляясь прямо к Тунгуани. Мы пересекли уезд Вэньсян, что в Хэнани, и вышли к Ханьгугуани[193] с западной стороны. Проход у заставы — тропа между двух скал — столь узок, что едва ли две лошади могут пройти рядом. Когда-то через эту заставу ушел Лао- цзы[194] на черном осле. Об этом событии путешественникам напоминала надпись: «Пурпурный эфир, прийдя с востока, ушел на запад».
Примерно в десяти ли от Ханьгугуани находится следующая застава — Тунгуань, с одной ее стороны была отвесная стена, с другой — воды Хуанхэ. Крепость имела важное стратегическое значение — ее башни и бастионы были расположены между горой и рекой. В этом труднодоступном месте редки были поселения людей, не часто встречались и путешественники. Строка Хань Юя «Солнце сияет над Тунгуанью, все двери настежь», наверное, и должна передать заброшенность этого края.
Из начальства оказались только представители местной управы. Присутствие примыкало к северной стене города, позади здания на площади около трех му был разбит сад и огород. На восточной и западной окраине сада сверкали два озера, вода попадала в них из ручья, что тек вдоль стены с юго-запада. Где-то у самых озер поток бежал по трем канавкам: одна канавка вела в кухню, здесь брали воду для каждодневных нужд; другая — текла на восток и впадала в восточное озеро; третья — поворачивала с севера на запад и, пройдя через пасть каменного дракона, вливалась в западное озеро. Отсюда, кружа и петляя, поток тек на северо-запад, где просачивался через шлюз, а потом, обойдя подножие городской стены, вырывался на волю и попадал прямо в Хуанхэ. Журчащий напев воды был приятен слуху, а тень в бамбуковом лесу была столь густой, что закрывала от взора небеса.
Беседка посреди озера была окружена купами лотосовых цветов. На восточном берегу стояло жилище для ученых занятий, оно состояло из трех комнат, все комнаты были обращены на юг, во дворике росла виноградная лоза, а под ней лежал квадратный камень, который служил столом: для шахмат и для подноса с чайником вина. Вся остальная земля во дворике была отдана хризантемам. На западном берегу озера стояла открытая галерея из трех комнат, обращенных к востоку, здесь приятно было посидеть и послушать журчание воды. Через маленькую дверцу в стене можно было проникнуть во внутреннюю комнатку. Северное окно галереи выходило на другое озеро. А на противоположном берегу его виднелся небольшой храм, посвященный Богу цветов[195]. Главное строение сада — трехъярусный терем, примыкающий к северной части городской стены, он вровень со стеной, и с него открывался вид на Хуанхэ. На север от реки словно ширмы подымались горы; то был иной мир — Шаньси, бескрайняя земля.
Меня поселили в южной части сада в доме, похожем на лодку. Перед ним была каменная горка и на ней — павильон, поднявшись к нему, вы могли охватить взором весь сад. Густая тень деревьев прикрывала мой дом от солнца, так что летом я не чувствовал зноя... Чжо-тан выразил мне свое внимание и назвал мое жилище «Лодка без привязи». То был лучший дом, в котором мне пришлось жить, пока я исполнял должность секретаря управы. Вокруг каменной горки были высажены хризантемы, несколько десятков; жаль, что я не дождался их полного цветения, — вскоре я уехал, ибо Чжо-тан был приглашен инспектировать область Шаньдун.
И снова вся семья Чжо-тана двинулась в Тунгуаньское училище наук, я опять сопровождал их, тогда как Чжо-тан отбыл к месту службы первым. Цзы-цинь, Чжи-тан и я оказались без дела и часто отправлялись прогуляться по окрестностям. Однажды на лошадях мы достигли храма Хуаинь, а потом посетили деревню Ху-афын — место, где легендарный государь Яо[196] трижды молился за свой народ. Во дворике храма росли кипарисы и софора — их возраст исчислялся от времен Цинь и Хань, а толщина стволов достигала трех-четырех обхватов. Иногда софора обвивалась вокруг кипариса или кипарис сплетал свои ветви с софорой. Во дворике было много древних каменных стел с разнообразными надписями, и среди них два знака — «счастье» и «долголетие», сделанные рукой Чэнь Си-и[197]. Двор Яшмового источника, что у подножия Цветочной горы, как раз то место, где Чэнь Си-и, скинув с себя земное обличие, переродился в бессмертного. Его изображение — фигура спящего на каменном ложе — находится в маленькой пещере. Вода в тех местах чиста, песок белый, быстрый поток кружил по небольшой бамбуковой рощице, то как раз была пора цветения. Тут же за пещерой был выстроен квадратный павильон, названный Без печали. Рядом с ним три старых дерева, чья кора походила на растрескавшийся кусок угля, листья были как у софоры, но более густого тона, я не знал названия дерева, но местные жители прозвали его беспечальным деревом.
Я не предполагал, что так высока Цветочная гора, и, к сожалению, не взял припасов, поэтому не смог совершить на нее восхождение. На обратном пути я увидел лесную хурму и сорвал несколько уже желтых плодов. Местные жители пытались остановить меня, по я не послушал их, надкусил один — во рту стало невыносимо терпко, и я поспешил его выплюнуть. Только когда слез с коня и прополоскал рот водой из ручья, я обрел способность говорить — к великому ликованию моих советчиков. Оказывается, хурму следует предварительно прокипятить в горячей воде, дабы устранить ее терпкость, а я не знал.
В начале десятой луны Чжо-тан через нарочного передал нам, чтобы его семья ехала в Шаньдун.
