Я все ставил и ставил по нескольку сотен тысяч. Количество фишек росло.
«Банкир», «банкир», «игрок», «банкир»…
Ни одной ошибки. Наконец наш выигрыш превысил первоначальный капитал.
В этот момент над ухом раздался голос Мурабаяси:
— Стоп! Хватит! Я все тебе объясню.
Я покачал головой:
— Нет уж. Поздно. Вы сами дали мне карт-бланш.
Он на мгновение заколебался, но тут же умолк.
Я продолжал делать ставки. Фишки все прибавлялись. Через двадцать минут сумма выигрыша превысила десять миллионов. Взгляды всех присутствующих были прикованы к моим рукам. Пара напротив отчаянно проигрывала. Их фишки примерно на пять миллионов незаметно растаяли. Девушку, судя по равнодушному выражению на ее лице, это ничуть не заботило. Старик подозвал служащего и отдал ему новенькие купюры, на этот раз еще больше, чем в прошлый. Перед ним тут же выросли десять золотистых столбиков. Десять миллионов. Ни одной десятитысячной фишки.
Снова послышалось бормотание Мурабаяси:
— Может, заодно приберешь и их фишки? — Взгляд его недвусмысленно указывал на сидящую напротив пару.
— Мы здесь не один на один играем.
— Знаю. Только деньги мне перевел вот этот самый дедушка. При весьма досадных обстоятельствах. Отсюда и мое желание вернуть капитал фишками.
Я не ответил. Просто тупо смотрел на игровое сукно. Интересно, что на этом зеленом бейсбольном поле забыла толпа?
— Пожалуйста, делайте ставки, — произнес крупье. Я поставил все свои фишки, десять миллионов, на «игрока». Все взгляды сосредоточились в одной точке, по залу пронесся легкий шелест. Затем наступила тишина. Удивительное безмолвие. Мгновение назад здесь звучали тихие голоса и царило оживленное возбуждение, а сейчас словно кто-то сковал все вокруг ледяным дыханием. Мурабаяси тоже, казалось, онемел и лишь изумленно таращился на происходящее.
Крупье вновь призвал делать ставки. Никто не шелохнулся. Ни одна рука не протянулась к столу. На лице крупье читалось замешательство. По моим наблюдениям, сама по себе такая сумма ставки не являлась редкостью. Тогда почему никто не ставит? Картина вокруг стола напоминала застывший пейзаж. Крупье вновь воззвал к присутствующим. Наконец за столом произошло какое-то движение. Оно исходило от девушки в бейсболке. Тонкая рука медленно подвинула все их фишки, десять миллионов, на «банкира». Ее пожилой спутник молча наблюдал и, кажется, едва заметно улыбался.
Крупье с видимым облегчением кивнул и открыл две карты. У «игрока» восемь. У «банкира», на которого ставила она, два. Сдали карту «игрока». Следующая карта скользнула к девушке.
Я слегка отогнул краешек карты. Пятерка. Подвинул карту крупье. Она проделала тот же маневр — не переворачивая карты, взглянула на нее. Ловко.
Придвинутая ею карта тоже оказалась пятеркой. У «банкира» в общей сложности семь. У «игрока» три. Тот случай, когда только «игрок» может вытянуть дополнительную карту. Мурабаяси шумно сглотнул. Крупье сдал еще одну карту. Я заглянул в нее и вернул. Шестерка.
— Девять. «Игрок», — объявил крупье.
Вокруг одновременно раздалось несколько судорожных выдохов. Я перевел взгляд со своей подросшей вдвое горки фишек на сидящую напротив пару. В этот момент девушка подняла глаза и посмотрела прямо на меня.
Я обмер.
Эйко. Нет, не может быть. Она умерла много лет назад. Мурабаяси что-то говорил, но я все смотрел на девушку, не в силах оторваться. Послав мне ответный взгляд, она чему-то улыбнулась. Странно было видеть улыбку на лице человека, только что потерявшего десять миллионов. Слегка приподнятые уголки губ. Даже улыбка та самая. Девушке было лет двадцать пять, столько же было Эйко, когда мы поженились. Казалось, передо мной сидит ожившая Эйко, которой не коснулось время.
Я поднялся.
— Ты куда? — раздался над ухом голос Мурабаяси.
Обогнув стол, я замер перед девушкой. Взглянул на ее черную бейсболку. Вышитый золотом козырек отбрасывал тень на ее лицо. Словно почувствовав что-то, она подняла глаза. Наши взгляды встретились.
— Не могли бы вы снять головной убор?
Гордо вскинув подбородок, она смерила меня взглядом. Снова улыбнулась и, ни слова не говоря, сдернула бейсболку. Тряхнула головой, волосы рассыпались по плечам. Когда она снова посмотрела на меня, взгляд ее словно светился изнутри.
Наконец я смог выдохнуть. Вблизи она выглядела гораздо моложе. Наверное, все дело в макияже. Сейчас я не дал бы ей больше двадцати. Она и вправду очень напоминала Эйко в том же возрасте. И все же была другой. Неуловимо другой. Как если бы одну и ту же модель в разное время и в разной манере написали два художника: один — маслом, а другой — акварелью. Настолько они были похожи и настолько же отличались. В глазах Эйко плескался тот же диковатый свет, но более спокойный и старомодный.
— Простите, — выдавил я.
Я повернулся, чтобы уйти, но услышал за спиной:
— Эй, ты, кажется, попросил меня снять бейсболку и даже не объяснил зачем. А теперь надеешься отделаться каким-то «простите»?
Прозрачный голос. Очень родной.
Даже голос был похож. Интересно, черты лица влияют на тембр голоса? Между ними, пожалуй, было лишь одно большое различие. В Эйко не было той силы, что была в этой девушке. Обернувшись, я не смог удержаться от смеха.
— Что смешного?
— Ничего, — ответил я, — уж очень вы похожи на одну мою знакомую. Очень похожи. Вот мне и захотелось убедиться. А смеюсь я оттого, что обознаться было просто нелепо. Искренне прошу прощения. Извините!
Некоторое время она молча смотрела на меня, потом произнесла:
— Вы Акияма. Арт-директор Акияма.
Я взглянул на нее:
— Бывший арт-директор. Мы где-то встречались?
Она покачала головой:
— Нет. Просто меня несколько раз принимали за Эйко Акияму. Или Хатаму.
— Так звали мою покойную жену. Хатама — ее девичья фамилия.
— Неужели так похожа?
Я кивнул.
— Вот как? — сказала она. — Кажется, ваша жена несколько лет назад покончила с собой?
Я не отрываясь смотрел на нее. Не знаю, как долго это длилось. Вновь послышался треск лопающейся скорлупы.
Наконец я тихо спросил:
— Кто вам сказал?
— Те же, кто говорил, что мы похожи как две капли воды.
— Те? Во множественном числе? Выходит, у вас широкий круг общения?
Она опять улыбнулась:
— Вероятно, как и у вашей жены.
— Эй, ты, — подал голос молчавший до сих пор старик, — может, хватит приставать к людям?
Я повернулся к нему. Надо же, я сразу и не заметил, какие не по возрасту яркие у него глаза. Сверкают, словно начищенная сталь.
В этот момент раздался голос Мурабаяси:
— Прошу простить грубость моего спутника и в знак извинения принять от нас все эти фишки. — Он
