коробка. Еще немного трения, и ноги начнут гореть. Ярко и непринужденно.
Марков мог бы чувствовать себя лучше, так как был обут в легкие спортивные кроссовки. Крепко сшитые, из хорошего материала. Но они не спасали его от собственного возраста.
Поэтому в итоге, пройдя около тридцати километров пути, оба странника чувствовали себя предельно вымотанными. Лучшим решением было сбавить и без того невысокую скорость. Со стороны их движение походило на романтическую прогулку. Странная парочка: изуродованный парень с рюкзаком и пистолетом, засунутым за ремень; седой загорелый старик, изредка отламывающий кусочек печенья и неторопливо жующий его; и две тени, которые становились все короче по мере того, как солнце восходило к зениту.
Наступил полдень второго дня, а они так и не встретили ни единой живой души.
Возвращаться назад не имело смысла, потому что в той стороне Тисок нельзя было встретить ничего, кроме разрухи, свалки и мутов. Значит, велика вероятность повстречать людей в западной части города. Но пока что надежды не оправдывались, а рушились с легкостью карточных домиков.
Асфальт был пыльным, но следов корабля на нем разглядеть нельзя, так как ветер постоянно перемешивает и разглаживает верхний легкий слой мусора, покрывающего дорогу. И даже своих следов Густав не обнаружил, когда однажды обернулся. Только застывшая рябь серой пыли. Природа с радостью утюжила человеческое наследие.
Вдоль дороги, примерно через каждые двадцать метров, стояли фонарные столбы с размещенными на них жестяными флагами. Все они, на удивление, остались целыми. А вот лампочки такого великодушия местной публики не дождались.
– Это чей флаг? Российский? – спросил Густав.
– Да. Белый, синий, красный.
– Они любят свою страну?
– Я не знаю. Наверное, любят, если размещали флаги на фонарных столбах.
«Наверное». Густав опустил голову и пошатнулся. Солнце грело слишком сильно, и кровь буквально пульсировала в избитом лице. Казалось, она начинает закипать где-то в районе висков, распространяясь рваными нервными импульсами дальше. Он бы все отдал за то, чтобы оказаться сейчас в прохладе кондиционера.
Пот заливал глаза, и не было никакой возможности его вытереть – любое прикосновение к голове причиняло боль. Губа зудела, нос ломило. Если Густав встретит хотя бы одного из шайки Бояра, то ему точно не жить. Он прикончит его, и рука не дрогнет.
Жажда мести и желание вернуть себе корабль двигали Густава вперед и придавали ему сил. Однажды он шел точно так же, один, без корабля, только потому, что из-за сгоревших, словно гирлянда, предохранителей вырубилась вся электроника, затем кончился бензин и машина встала. Густаву ничего не оставалось, как покинуть ее и добираться хоть до кого-нибудь.
Он шел три дня, пока не наткнулся ночью на корабль. Дело было поздней осенью, и по ночам странник, просто умирая от холода, заставлял себя идти без передышки. Остановись он хоть на пару минут, и больше не смог бы подняться. Спать приходилось днем, под солнцем, совсем немного, чтобы никто не убил и не съел.
У него тогда не оставалось вообще никакой надежды, потому что наткнуться на живого и нормального человека в той глуши не представлялось возможным. Разве что выйти к какому-нибудь городу или поселению. Но Густаву повезло встретиться со странником, который отвез его обратно и помог с предохранителями. Сработала взаимовыручка, и о ней стоило помнить всегда. Негласный кодекс странников.
В дороге могло случиться все, что угодно, и каждый раз рассчитывать только на себя было глупо. Густав и сам не раз выручал других странников. Но сейчас их не было. Сейчас он шел по городу, который населяли дикари. И вряд ли они пойдут против Бояра и его компании. Потому что Густав странник, а Бояр местный. Если он так свободно чувствует себя в Тисках, значит, за ним тянется шлейф страха. А страх подавляет все: ненависть, гордость, голод, абсолютно любое желание. Страх – это пульт управления человеком.
Рассчитывать в городе можно только на себя, на свою собранную в комок злость и ненависть. Ну, и на товарища типа Маркова. Хотя полезность старика в таком деле весьма проблематична.
Густав поднял рукав толстовки, которую он обвязал вокруг пояса, и промокнул пот на лице. Потом свернул ткань в плотный конус, намочил кончик слюной и вытер соленый едкий пот вокруг глаз. Стало намного легче смотреть по сторонам, исчезло неприятное пощипывание.
Дома, дома, дома. Остановка, ржавые старые машины. Дома, дома, дома. Тут когда-то строилось много домов, скопления которых образовывали дворы. Туда вели ответвления от главной дороги. Но делать там странникам нечего. Слишком опасно соваться туда, куда не следует. Да и не найти там самого главного.
– Я пить хочу, – сказал Марков тихим голосом. Он отставал от Густава примерно на три шага, и с каждым пройденным метром это расстояние ненамного, но увеличивалось.
– Что я могу сделать?
– Нам нужно найти воду.
– Здесь нет воды. Здесь только камни и асфальт. Можешь пожевать листья деревьев.
– Я пить хочу, – упрямо повторил Марков.
– Хорошо.
Густав остановился и облегченно вздохнул. Это была первая их остановка после ночевки и вторая после аптеки. Ноги сладко заныли, и захотелось сесть, но он не стал этого делать. Попрыгал на месте, помассировал мышцы и даже разок присел, с трудом после этого поднявшись. Марков смотрел на него равнодушно, уперев руки в бока и изогнувшись, как переломленная острога.
Странник огляделся по сторонам. Везде тут росли тополя, но возле дороги он заметил густую шапку ивы, прячущейся в тени высотного дома. Это хороший знак. Значит, тут достаточно влажно. Густав подошел к иве и увидел неподалеку заплесневелый канализационный люк. Стало быть, дерево питалось влагой старых сточных вод, пронзая своими корнями землю на многие метры.
Но пить именно оттуда никак нельзя, даже пытаться не стоит. Зато можно воспользоваться ивой как естественным насосом. Густав сорвал несколько листьев, засунул их себе в рот и пожевал. Выделилось немного пресной жидкости, вяжущей рот. Затем он отломил самые молодые, еще мягкие побеги и тоже начал их жевать. Из них влаги сочилось больше, но на вкус она оставалась такой же противной.
– Не смотри, делай как я, – сказал он Маркову, но тот только поморщился.
Старик был прав – таким способом нельзя напиться, и Густав это хорошо понимал. Они выпили последние остатки воды, которой и так выходило не слишком много, перед сном, и находились без жидкости примерно двенадцать или четырнадцать часов. Одна шестая срока, после которого человек умирает от обезвоживания. Поэтому оставался последний шаг. Вода нужна организму, и ее следовало достать любым путем. Жара медленно убивала их, по праву считаясь одним из самых жестоких палачей в мире.
Густав достал из рюкзака подхваченную на дороге пластиковую бутылку и отрезал у нее горлышко. Затем сказал Маркову:
– Дай мне рукав своей рубахи.
– Зачем?
– Оторви, кому говорю. Все равно он болтается, как кусок дерьма в проруби. Или ты им дорожишь как памятью о встрече с милым Бояром?
Марков что-то пробормотал в ответ, но смирился. Взял рукав и с силой дернул его. Оставшиеся три стежка с треском порвались, и выцветший рукав перешел, словно трофей, к Густаву.
Тот в свою очередь оторвал от него тоненькую полоску, затем сложил оставшуюся часть в четыре или пять слоев и положил на бутылку. Крепко обвязал полоской и поднялся.
– Теперь я туда помочусь.
От неожиданности Марков даже улыбнулся:
– То есть ты взял мою рубаху, чтобы поссать на нее?
– Нет. Просто так пить мочу нельзя. Нужен какой-нибудь очиститель. Твоя рубаха поможет нам протянуть этот день хотя бы до вечера. Конечно, это не вино, да и полезного в ней мало, но иного выхода нет. Ждать момента, пока начнем падать, мне не хочется. И просто выливать мочу я тоже не желаю, а время подошло.
– Я тебе не верю. Ты меня разводишь, Густав.
